"…Другая жизнь и берег дальний"
Из книги С.И. Федорова "Эпоха, памятники, люди. Автомонография архитектора". Орел, 2001.
Я счастливый человек. Как странно сказать так в наше тяжелое смутное время! Но вспоминая прошлое, я с оптимизмом смотрю в будущее и благодарю Бога за преодоление лишений и трудностей, за все полезное и доброе, сделанное мною в жизни, и за каждый новый дарованный мне день.
Мое детство благополучно началось в царское время. Родители рассказывали, что при появлении на свет я не издал ни одного звука, и были очень удивлены, когда их друг, известный в городе доктор медицины немец Самсон, крепко шлепнув меня, положил на книгу Большой энциклопедии на письменном столе отца, после чего раздался мой первый оглушительный крик. Родители были безмерно счастливы, а бабушка перекрестилась, стала благодарить маму за рождение сына и сказала, что мальчик вырастет здоровым и ученым.
Помню, говорили они, что был я крупным, некапризным и любознательным ребенком. Думая о том далеком времени, вспоминаю многократно перечитанные строки любимого великого писателя: "Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений" (Толстой Л.Н. Собр. соч., т. 1. Детство, отрочество, юность. М., 1958, с. 50.).
Но детство и отрочество мои были омрачены катаклизмами революции 1917 года и гражданской войны, а юность познала репрессии и лишения первых двух десятилетий советской власти.
Дом, в котором я родился, был национализирован, и наша небольшая семья жила у моего дедушки, подарившего половину своего дома дочери – моей маме.
Этот старый дом состоял из деревянной – уличной части и дворовой – кирпичной со стенами неимоверной толщины.
В первой, северной, половине дома жили мои дедушка и бабушка Петр Иванович и Мария Алексеевна Ефимовы с сыном Александром и моим прадедушкой Алексеем Васильевичем Жариновым.
А во второй, южной, части дома была наша небольшая квартира, под которой в полуподвале находилась просторная кухня с огромной русской печью и входом со двора. На моей памяти эта кухня никогда не отапливалась и служила как подсобное хозяйственное помещение.
Эта полуподвальная кухня послужила нашей семье убежищем во время антоновского антисоветского мятежа 1921 года под руководством бывшего начальника милиции города Кирсанова А.С. Антонова. Мятежники наступали со стороны деревни Шиновки по нашей Тамбово-Саратовской улице. Их встретили пулеметным и ружейным огнем красноармейцы и коммунисты из-за ограды Успенского собора и с его колокольни. Наш и соседние дома находились под прямым обстрелом, и в них попало много пуль. Когда мы возвратились из кухни, то увидели пол, усыпанный осколками стекла и разбитых окон, и расщепленную притолоку двери, у которой мама одевала меня перед уходом на кухню. Мой прадедушка Алексей Васильевич никуда не уходил и все время перестрелки стоял перед иконами и молился. И, слава Богу, остался жив. А в соседнем доме детского приюта были убиты два мальчика. Смутно помню, что около нашего дома лежали трупы убитых людей и лошадей. Как известно, антоновский мятеж был ликвидирован Красной Армией при поддержке населения.
Так произошла моя первая встреча с войной.
Словно эхо
минувшего времени пробуждаются воспоминания.
Перед нашими
окнами был большой двор с двумя сараями и ледником, покрытыми черепичной
кровлей, и маленькой банькой, за которой начинался обширный фруктовый сад с
глубоким колодцем. Две высокие скворечницы были предметом моих постоянных
весенних забот.
Необходимо сказать несколько слов о старинном уездном городе Кирсанове Тамбовской губернии, в котором прошло мое детство.
Это был типичный город той русской провинции, которой, по словам великого историографа Н.М. Карамзина, была сильна Россия.
Основание Кирсанова относится к рубежу XVII-XVIII веков. Он расположен на правом берегу реки Пурсовки, притока Вороны.
В период повсеместной перестройки русских городов и составления их планов Кирсанов получил свой регулярный план, утвержденный в 1780-х годах Екатериной II и сохранивший без существенных изменений свою планировку до XX столетия. В те же годы утвержден и герб города, в верхней части которого помещен герб губернского города Тамбова, изображающий "на лазоревом поле улей и над ним три золотых пчелы, земля зеленая", а в нижней – две степные птицы кулички-травнички "в знак того, что оных в окрестностях сего города изобильно число". План Кирсанова есть в "Книге чертежей и рисунков Полного собрания законов Российской империи" (С.-Пб, 1839).
Наличие Тамбово-Саратовской железной дороги, прошедшей через Кирсанов в 1875 году, способствовало развитию торговли, промышленности и сбыту изобилия сельхозпродуктов.
В пору моего детства в Кирсанове насчитывалось около десяти тысяч жителей, в числе их было много образованных бывших дворян, купцов и разночинцев, социальная среда которых определяла культурный уклад нашей жизни.
С давних времен на формирование культурного образа жизни в Кирсанове влияли близость губернского, в основном дворянского, города Тамбова, где в прошлом был наместником великий Г.Р. Державин, где родились знаменитые академик архитектуры В.А. Щуко, художник В.О. Шервуд, академик А.Н. Колмогоров, а по соседству находились дворянские поместья Баратынских, Оболенских, Чичериных и Сатиных.
Наш дом стоял на Тамбово-Саратовской улице, пересекавшей весь город с запада на восток.
Слева от дома находились усадьбы провизора Хазеля и аптеки, большие здания школы второй ступени (б. реальное училище) и поликлиники (б. дом Карвуни), а справа были дом врача Гулякова, двухэтажные кирпичные здания кинотеатра (б. дом Митяева), библиотеки и краеведческого музея (б. дом Федоровых), почты, телеграфа и нескольких наполненных товарами магазинов.
Перед домом простиралась обширная площадь, в центре которой возвышался величественный Успенский собор, а за ним по направлению его продольной оси располагались Ильинская церковь и два длинных кирпичных здания старинных торговых рядов, между аркадами которых устраивались толкучие базары.
Северную сторону площади занимали средняя школа (б. богадельня), городской сад, двухэтажные кирпичные здания пожарной команды и коммунального отдела с высокой каланчой (б. городская управа), белоколонного административного здания (б. земская управа), женской гимназии и музыкального училища.
Таков был административно-общественный, культурный и торговый центр города.
У меня не было братьев и сестер, и во мне одном родители воспитывали духовную культуру, умственное и физическое развитие.
Мои родители были прекрасной души, доброжелательные, красивые люди, и эта внутренняя и внешняя представительность выделяла их в любом обществе. Я не имею времени заняться дворянской генеалогией, но, возможно, когда-нибудь проверю легенду о моем пращуре боярине Иване Федорове, который в 1568 году восстал против опричнины и за это Иван Грозный отрубил ему голову. "Его пример будь нам наукой", но это не тема моих записок.
Отец Иван Алексеевич Федоров был очень высокого роста и атлетического телосложения, мужчина в самом лучшем понимании этого слова.
Маму называли в гимназии романтической загадкой. Я слышал от бабушки, что когда маму видели военнопленные в годы первой мировой войны, они восхищенно говорили: Grazie, Eleganz. Ее красота, скромность, изящество и образованность привлекали всеобщее внимание.
Отец окончил реальное и коммерческое училища. Когда началась первая мировая война, был призван на курсы военных автомобилистов, но вскоре от воинской службы был освобожден из-за сердечной недостаточности, от которой впоследствии и умер. Занимался самообразованием и строительством.
После 1917 года служил в городском коммунальном отделе, но во время "великой чистки" был уволен и лишен избирательных прав. Ведь после Октябрьской революции у него отобрали большой двухэтажный кирпичный дом, породистую лошадь и великолепную дачу в селе Чутановка на высоком живописном берегу Вороны.
Мама рассказывала мне, как однажды она увидела любимого ею и отцом коня Заветного, с трудом тащившего тяжело нагруженную телегу. Она крикнула ему: "Заветный!" – и он повернул голову, привыкнув к этому имени, когда своими мягкими губами брал из ее рук кусочек сахара… Породистого коня превратили в ломовую лошадь, и жил он недолго у новых хозяев.
Мой покойный дед, Алексей Алексеевич Федоров, построил школу, на его иждивении до 1917 года учились бедные студенты, он имел два дома, которые были, конечно, отобраны. Жить было не на что, и отцу пришлось продавать на толкучке свои, моих мамы и бабушки личные вещи. Потому и считался буржуем, лишенцем – со всеми тяжелыми последствиями. Вспоминаю спектакль "Кремлевские куранты" по пьесе Н.Ф. Погодина, в котором инженер Забелин, тоже из-за нужды, продавал спички. Узнав об этом "по долгу службы", Дзержинский пригласил инженера к себе и поручил ему интересную работу по его специальности. А моего отца и его мать – мою бабушку Елизавету Михайловну Федорову и других "бывших" "пригласили" в подвал ЧК, из которого отец на несколько месяцев отправился на принудительные работы, а бабушку выпустили по состоянию здоровья и преклонному возрасту. С тех пор прошли десятилетия, а русская интеллигенция продолжает влачить полунищенское существование. Вот один из примеров. В газетной статье академик директор Физико-технического института Ж. Алферов, недавно награжденный Нобелевской премией, пишет, не называя фамилии, что некий профессор этого института "…торгует по вечерам сигаретами у станции метро "Пионерская". Увы, такое время пришло", - с горечью заключает он ("Известия", 27 августа 1993 г.).
Моя мама Екатерина Петровна Федорова, блестяще окончившая гимназию, могла бы преподавать французский язык и русскую литературу. Но кто же в то тяжелое время стал бы учить иностранный язык и русскую классику? Спасало умение вышивать гладью, мережкой и ришелье. Но заказчиц было мало. До сих пор храню связанную и расшитую вручную мамой красивую скатерть на старинном ломберном столике, - немногое из того, что напоминает мне "другую жизнь и берег дальний".
Несмотря на трудную жизнь, а скорее благодаря ей, мои родители заботились о моем воспитании и с раннего детства привили мне любовь к книгам, знаниями и труду. Они поощряли мои первые детские увлечения: собирание гербария, коллекций бабочек и жуков, птичьих яиц, почтовых марок.
А еще я очень любил рисовать. Моя мама в гимназии много рисовала. Когда дарили мне книги, то иногда делала наброски к их содержанию. У меня на стене висит под стеклом ее превосходный карандашный рисунок пантеры. Дядя Петр Алексеевич хорошо рисовал пером сцены из жизни Робинзона Крузо. Вероятно, это увлечение рисованием передалось по наследству и мне.
У родителей была хорошая библиотека, и я с увлечением читал русских классиков и книги Жюля Верна, Ф. Купера, Майн Рида.
Тетя Анна Сергеевна подарила мне роскошно изданный "Ботанический атлас" и "Жизнь животных" А. Брема.
Мама рисовала мне диких животных (1927), а мой родной дядя Петр Алексеевич Федоров рисовал сцены из жизни Робинзона Крузо (1926). Эти милые свидетельства моего детства, по счастью, сохранились, как и мои первые акварели цветов и дружеский шарж на моего друга Олега (1934), с которым мы жили впроголодь, но читали Шарля де Костера.
Познакомился с книгами Мордовцева, Гамсуна, Ницше, Спенсера. Философы привлекли мое внимание после чтения книг любимого мною Джека Лондона, 24 тома сочинений которого присылали как приложение к журналу "Всемирный следопыт". Его мне выписывали несколько лет родители вместе с журналами "Вокруг света" и "Всемирный турист". Отличные это были журналы!
Я стал регулярно заниматься утренней гимнастикой по "Системе Мюллера", выписанной по почте из Москвы. В сарае я повесил мешок с песком и тренировал на нем боксерские удары. Моему физическому развитию и трудовой сноровке много способствовал мой прадедушка – дедушка моей мамы Алексей Васильевич Жаринов, который, как говорили, был мастером на все руки, он научил меня работать рубанком, стамеской, топором, пилой и молотом.
Начитавшись книг Вольтера Скотта и А. Дюма, я делал неплохие луки и самострелы, выковывал из железных полос острые мечи и сабли, которым вместе с товарищами ожесточенно рубил лебеду и лопухи на соседнем пустыре.
Родители купили мне на толкучем рынке лыжи типа "Телемарк" знаменитой фабрики Биткова. Они были несколько тяжелы для моих юношеских ног, но зато надежны при стремительных спусках с высоких холмов. Хороши они были и при беге по ровной местности.
Летом мы всей семьей ходили далеко за город на глубоководное озеро Прорва, где мой отец, отличный пловец, научил меня плавать всеми способами.
Как эта
трудовая физическая закалка пригодились мне много лет спустя на фронте!
Но об этом в
свое время.
Я думаю, что мне достался как бы счастливый выигрышный билет в суровой лотерее жизни, когда я сумел сам, без всяких протекций, "сделать себя" в физическом и умственном развитии, пройти через ужасы четырехлетней войны только с одним ранением и двумя контузиями и вернуться к знаниям и любимой профессии архитектора. Этим я обязан прежде всего родителям.
Вспомнить об всем этом помогает мне не только ностальгическая память, но и детские и фронтовые дневники, письма и записки годов творческой зрелости.
Мне очень близки мысли академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, которого по праву считают "главным интеллигентом" страны.
"Воспоминания открывают нам окно в прошлое. Они не только сообщают нам сведения о прошлом, но дают нам и точки зрения современников событий, живое ощущение современников… Мемуаристы рассказывают то, что не получило и не могло получить отражения ни в каком другом виде исторических источников… Первые детские воспоминания наивны и таят в себе стремление к будущему; взрослые воспоминания могут быть мудры… стариковские… печальны… Прошлое в старости совсем близко, особенно детство" (Лихачев Д.С. Заметки и наблюдения. Из записных книжек разных лет. Л., Сов. писатель, 1898, с. 7-9).
Я никогда не писал конъюнктурных статей и книг, не был ни пионером, ни комсомольцем, ни партийным функционером.
Вероятно, поэтому я почти до конца своей жизни не удостоился почетных званий, которые, как из рога изобилия, сыплются на некоторых людей, умеющих "держать нос по ветру".
Но я считаю достойной наградой за честное служение России двадцать две обагренных моею кровью и покрытых потом правительственные боевые и трудовые ордена и медали.
А также более ста шестидесяти моих градостроительных и архитектурных проектов, из которых сто пятнадцать осуществлены строительством, да еще двадцать авторских книг, изданных в разные годы в различных городах и издательствах. Без ложной скромности пишу об этом потому, что не мыслю жизни вне России и вне творчества и счастлив тем, что оставлю после себя какой-то скромный след.
Вспоминаю встречи со знаменитым, но долго гонимым в 30-40-е годы XX века зодчим Константином Степановичем Мельниковым, гордо говорившим: "…Творчество начинается там, где я могу сказать – это мое!" Он не был удостоен почетных званий, хотя имел мировую известность, а после, увы, смерти его имя вошло во все книги об архитектуре.
Всегда помню и слова великого русского живописца Василия Васильевича Верещагина, что настоящему художнику почетные звания не нужны, для него главное – Искусство.
Эта книга была задумана много лет назад, но я не решался готовить ее к изданию, так как в то время никто не рискнул бы ее издать. Иногда я читал маме свои детские дневники, фронтовые записки и фрагменты рукописи. Мама удивлялась, спрашивала – когда я успел все это написать и говорила, что книгу могут посчитать крамольной. Так и хранил годами эти рукописные свидетельства далекого прошлого, пока жизнь не подошла к близкому финишу и не созрело желание превратить разрозненные рукописи в автобиографическую книгу.
Предвижу вопрос: "Кому это нужно?" Отвечу словами своего незабвенного учителя, научного руководителя и многолетнего друга профессора Андрея Владимировича Бунина: "…Нельзя жить без увлекающих целей, которые окрыляют человека".
Когда таких целей нет, то человек превращается в некое существо, потребляющее пищу, весь день "забивающее козла" в домино или судачащее с соседями, а вечера проводящее перед ящиком телевизора.
Кому неинтересно – пусть не читает эту книгу, но, надеюсь, что есть люди, которые увидят в бесхитростных детских дневниках объективные неизвестные картины зловещих 20-30-х годов XX века, а во фронтовых записках – жестокую правду Великой Отечественной войны. Ведь через малое, личное познается большое, общественно значимое.
К слову говоря, вспоминаю музей в городе Суздале и в его экспозиции страничку дневника барышни XVII века, написавшей, как она в своем девичьем тереме просыпалась, молилась Богу, завтракала, читала божественные книги, вышивала узоры по шелку и занималась домашними делами. Молодая экскурсоводша заученной скороговоркой назвала эту запись пустой и неинтересной.
А я считаю подобную точку, вернее кочку, зрения бездуховной, лишенной научного понимания ценного рукописного исторического документа, свидетельствующего о хорошей грамотности, любознательности и трудолюбии его автора и характеризующего жизнь и быт боярской семьи России XVII столетия.
Кто же из нас прав? Глубоко убежден, что рукописные памятники прошлого дают более объективное, интересное представление о минувшем, чем конъюнктурные писания скороспелых историков и философов, воспитанных на "Кратком курсе истории ВКП(б)" и трудах классиков марксизма-ленинизма.
В этой книге отражен типичный для многих людей моего поколения тернистый путь к знаниям в послереволюционные годы репрессий, лишений и нужды, через бремя первых пятилеток, патриотический героизм фронта и возрождение победившей страны.
На этом трудном пути судьба подарила мне много незабываемых встреч с замечательными людьми науки, искусства и труда, повлиявших на всю мою творческую жизнь. О них я еще расскажу.
Много лет назад в книге "Записки архитектора", мною были написаны краткие автобиографические страницы, не дававшие полного представления и об этих людях, и о всех трудностях жизни на общем историческом фоне страны.
Их я значительно переработал и дополнил новыми фактами и документами на основании личных воспоминаний, дневников, писем и материалов многолетней научно-исследовательской работы в государственных архивах, библиотеках и музеях страны, а также более чем сорокапятилетнего практического опыта градостроительной, архитектурной, искусствоведческой, литературной, педагогической и общественной работы. Естественно, мною использованы некоторые страницы моих предыдущих книг, но значительно расширен справочно-научный аппарат, иллюстрации и библиография.
В наше время возрос интерес людей к многие годы замалчивавшемуся и искажавшемуся прошлому, к литературно-краеведческой мемуаристике. Мое поколение сходит со сцены, а новое многое не знает.
Поэтому моей целью было познакомить "племя молодое, незнакомое" с подлинной, а не мнимой действительностью трагических 20-30-40-х годов XX столетия и рассеять некоторые легенды о пресловутом "бережном отношении" к русской культуре.
Книга автобиографична, так как я был современником и очевидцем всего, о чем написал. Великий А.С. Пушкин считал, что свидетельства современников об исторических личностям и событиях точнее говорят о времени, нежели труды самых добросовестных историков.
Как первая попытка автобиографической историко-архитектурной публицистики моя книга, вероятно, не свободна от недостатков, которые, несомненно, найдут любители выискивать их в любой работе. Но ведь возможно и ненужно написать книгу, удовлетворяющую всем требованиям и вкусам.
"Эпоха, памятники, люди" – это не только воспоминания архитектора и бывшего офицера-фронтовика. Под этим названием книги я объединил извлечения из того, что более полувека бережно хранил в своей неразлучной фронтовой сумке и письменном столе: от детских дневников до научно-исследовательских работ.
В моей книге есть немало впервые публикуемых событий, фактов, имен, но нет и многого, оставшегося "за кадром", сугубо сокровенного и личного, близкого и дорогого только автору.
Я сердечно благодарю сотрудников архивов, библиотек, музеев, своих друзей ветеранов войны и труда за доброжелательную помощь в сборе материалов для этой книги.
Хочу надеяться, что она будет интересна и полезна читателям.