История Кирсановских поселений

• ВВЕДЕНИЕ.
• ИНОКОВКА. СВИЩЁВКА. ФЁДОРОВКА. ТИХВИНКА. НЕСВИТЧЕНО.
• ВЯЧКА. КРАСНОСЛОБОДСКОЕ (ст. ИНОКОВКА). КОВЫЛКА. ФЁДОРОВКА. МИХАЙЛОВКА.
• КАЛАИС (НИКОЛЬСКОЕ). ХМЕЛИНКА.
• СОКОЛОВО
• КУРОВЩИНА (СЕРГИЕВСКОЕ). ВОЛХОНЩИНА. УСОВО. КУДРИНО. ПОДВИГАЛОВКА. СУРКИ.
• ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Введение

Без конца и без края вниз по течению реки Вороны раскинулись необъятные просторы с летними травами и ковылем, с белым безмолвием в зимнее время и постоянной опасностью, исходящей с юга. Год от года кочевники появлялись внезапно на горизонте степи черным пятном и затем так же легко растворялись, оставляя после себя пустые селения и пепелища. Невозможно было укорениться в этом крае, но, по мере укрепления русской государственности, степное море замирялось, становилось тише. В этом спокойствии уравновешивались силы, смазывались резкие границы леса и степи, осваивалось «дикое поле». Со временем здесь выросли города-крепости и многочисленные поселения.

В 1553 году на реке Шача, притоке Цны, возник военный городок Шацк. Впоследствии город станет центром большого уезда, в который вплоть до XVIII века будут входить все кирсановские земли.

В 1552 году Иван Грозный покорил Казань, через два года – Астрахань. А в 1559-м Москва совершила большой поход в Крым, в ходе которого было освобождено множество русских пленников, еще не успевших оказаться на невольничьих рынках могущественной Османской империи.

Дерзкий поход московитов только разозлил крымцев. В то время как Иван IV увяз в длительной Ливонской войне, крымский хан Девлет-Гирей, пользуясь поддержкой турок совершил два похода на Астрахань, а затем устремился на Русь. В 1570 году он разорил Рязань, а в 1571 – сжег Москву. Царь временно бежал из столицы. Потрясенный Божьим предостережением, он расправился с опричниной и под страхом смерти запретил упоминать даже само это слово.

В свое продолжительное правление Грозный вынужден был сдерживать набеги крымских татар и ногаев, расширяя южные границы Московии. Многие знатные татары тогда охотно шли на услужение Ивану Васильевичу. За свою лояльность и верную службу они получали в наследственные владения богатые вотчины на южных окраинах Руси, выступая таким образом буфером между Москвой и степью. Именно так служилые татары из рода Кудашевых получили в наследственное владение земли в Поценье, вошедшие в Верхоценскую волость с городами Шацком и Темниковым. Последний, основанный в 1536 году на реке Мокша, входил ранее в состав Касимовского царства.

Первый венчанный царь Иван Грозный поставил тогда во главе земщины (остальной русской земли, помимо опричного, теперь царского «двора») крещеного татарского царевича, потомка Чингисхана Симеона Бекбулатовича, бывшего ранее касимовским царевичем. Теперь «Ивашка московский», как именовал себя Грозный, ездил к Симеону на поклон в подражание великим русским князьям, смиряясь то ли перед Богом, то ли перед осколками бывшей Орды. Впрочем, такая рокировка нужна ему была еще и для того, чтобы чужими руками отобрать у церквей и монастырей ранее пожалованные им земли. Продолжалось такое положение недолго. Показное смирение, бывшее всего лишь политической игрой, позволило Ивану IV продолжать укреплять южные рубежи, копить силы на борьбу с крымским ханом и степью, прирастать землями.

По легкому слову Пушкина, «вчерашний раб, татарин, зять Малюты» царь Борис Годунов уже не формально, как Симеон Бекбулатович, а реально воцарился на Руси после кончины последнего царя Феодора из династии Рюриковичей. Пресечение царской династии грозило государству тяжелыми потрясениями, что и случились со смертью Годунова.

Под прикрытием Шацка «лихие» люди тогда без всяких государевых указов продвигались на юг. Также, как и казаки Ермака двигались тем временем за Казань на восток, осваивая и покоряя Сибирь. Но были среди этих первопроходцев и те, кто уходил в неизведанные земли скрываться от суетного мира и спасаться там постом и молитвой. Именно они – иноки-отшельники стали первыми колонизаторами нашего обширного Залесского края.

После жесточайшей Смуты начала XVII века Верхоценская волость перешла в вотчину матери молодого царя из новой династии Романовых инокини Марфы Ивановны. Этому способствовала смерть в 1622 году последнего владельца Верхоценья бездетного татарского князя Булая Кудашева. Московские люди потянулись на новые земли, считая их теперь своими. Однако многие названия рек и поселений так и остались здесь татарскими и мордовскими в память о прежних владельцах.

Бортные угодья (лесные участки с пчельниками в дуплах деревьев), рыбные ловли, бобровые гоны (места, где ловились бобры) по рекам Цне и Вороне – все это теперь было закреплено за конкретными промысловиками.

Население Верхоценской волости с административным центром в селе Конобеево состояло, в основном, из цнинской мордвы и беглых русских крестьян. Они занимались трехпольным полеводством, скотоводством, охотой, рыбной ловлей и бортным промыслом, выплачивая хозяевам владений натурально-денежный оброк в виде ясака (дани).

После кончины инокини Марфы в 1631 году вся Верхоценская волость вошла в состав дворцовых (царских) владений и все население перешло в разряд дворцовых крестьян. Они поставляли для царского двора мед, масло, мясо, хмель, платили общегосударственные налоги, участвовали в строительстве и ремонте укреплений.

 Административным центром волости теперь уже стало крупное торговое село Морша (будущий город Моршанск), в то время укрепленный военный пункт с царским двором, крепостью и острогом. Вся волость управлялась приказом Большого Дворца, ведавшего царскими вотчинами. Часть дворцовых крестьян была переведена на положение служилых людей и использовалась для охраны государственных границ. Немалую долю их составляли однодворцы. Так называли выходцев из мелкого служилого люда, не имевших крепостных крестьян и живших «одним двором». На три года переселенцы освобождались от всяких общественных и государственных повинностей. Они имели право безвозмездно использовать лес для домов и хозяйственных построек. Постепенно заселялась территория по среднему течению реки Цны.

В ходе строительства Белгородской засечной черты при царе Михаиле Романове были выстроены две новых крепости – Козлов и Тамбов. Последняя выросла на месте слияния рек Цны и Студенца, являя собой крупный форпост обширного лесостепного края. В Тамбове обосновались казаки, стрельцы, пушкари, затинщики (воины, стоявшие за «тыном», т.е. за городскими укреплениями), кузнецы, ямщики и тяглые жилецкие люди (жители, которые не несли военной службы, но выполняли трудовые и денежные повинности, то есть несли «тягло»). Весь этот многочисленный люд расселился в ближайших слободах.

В середине XVII века весь гарнизон города-крепости Тамбова насчитывал свыше тысячи воинов, а всего населения края тогда было около десяти тысяч человек. В тревожное время гарнизон увеличивался за счет мелких помещиков, дворян и детей боярских (служилых людей, составляющих конницу). Все они по приказу воеводы приезжали в город «в осаду» во время набегов татар и ногаев.

На протяжении всего XVII века тамбовская земля не знала крупного помещичьего землевладения. Русское правительство, заинтересованное в обороне южных границ, вынуждено было защищать интересы мелких служилых людей и сдерживать аппетиты дворян. Однако после Азовских походов Петра I и его административных реформ характер заселения края изменился. Здешние земли вошли в состав сначала Азовской, а затем и Воронежской губернии. Петр Великий ликвидировал сословие мелких служилых людей, переведя их вновь в положение дворцовых крестьян. И когда по его указу сюда пришли государевы люди и начали сплавлять корабельный лес к южным судоверфям по рекам Вороне и Воронежу, дворцовые крестьяне должны были им в этом всячески содействовать.

Петр I повел решительную борьбу с самовольным истреблением лесов. С этой целью он послал сюда дворянина Степана Астафьевича Власова, который составил описи и планы тамбовских лесов и земель, организовал лесную стражу, основал новые села и деревни. Заготовку леса и его сплав Петр поручил Андрею Палеологу. Так, в 1700 году в городах и селах края было мобилизовано свыше тысячи человек пеших и около двухсот человек с подводами для царских работ. Они заготавливали бревна, строили плоты и сплавляли на них лес. Поскольку Цна устремлялась на север, то только Ворона удовлетворяла потребностям Петра. Богатая лесами, она неспешно несла свои воды вниз к Хопру, который далее впадал в Дон. В результате царского повеления на востоке от Цны по реке Вороне стали возникать Залесские села: Гавриловка, Пересыпкино, Вельможное, Пурсованье.

Тяжесть многочисленных государственных повинностей, новая форма комплектования армии (рекрутские наборы на 25 лет службы, введенные Петром в 1705 году), жестокое обращение с населением и требование выдачи беглых крестьян с Дона привели вскоре к вспышке восстания крестьян и казаков. Ранней весной 1708 года предводитель восстания Кондратий Булавин появился в Пристанском городке на реке Хопер (ныне город Новохоперск). На какое-то время южный сосед Залесского края стал центром бунта. Отсюда рассылались «прелестные письма» – призывы к восстанию против «худых людей, бояр, воевод, прибыльщиков». Сюда же бежали из ближайших селений сторонники Булавина.

Тамбовский воевода тогда собрал людей для охраны крепости, но и они бежали на Хопер. Население Залесского края заволновалось. Бросили работу и крестьяне, собранные на заготовку леса. В апреле 1708 года на юге стал действовать отряд казаков и крестьян, возглавляемый атаманом Лукьяном Хохлачом, ближайшим сподвижником Булавина. Он подошел к Тамбову и держал крепость в осаде более десяти дней. Подоспевшие правительственные войска князя Долгорукого во главе с драгунским полковником Ефимом Андреевичем Гульцем сняли осаду с крепости. А в кровопролитном сражении при переправе через реку Битюг повстанцы были царскими войсками и вовсе разбиты. В сентябре у реки Малой Алабухи потерпел поражение еще один большой отряд булавинцев. Так закончилась маленькая смута. Те из булавинцев, кто не ушел с остатками казаков на юг, постепенно возвращались из лесов к мирному труду.

Залесские поселения вновь начали наполняться людьми, и вскоре среди них стало особое положение занимать село Пурсованье, расположенное на правобережном склоне долины Вороны, при впадении в нее реки Пурсовки. Наполнялись людьми по течению Вороны и другие дворцовые села – Иноковка, Инжавино, Калаис, Карай-Салтыково, Трескино, Балыклей. Сюда переселяли дворцовых крестьян и не отказывали даже в приюте беглым крепостным. В то же время часть местной мордвы успела уже обрусеть. «Все тот же великороссийский элемент сумел ассимилировать и малороссиян и многих татар, издавна в значительном количестве населявших нашу сторону…», – писал в своих «Очерках о Тамбовском крае» известный краевед XIX века Иван Иванович Дубасов.

Чернозем вскоре стал главным достоянием этой стороны. Распахивая степь, крестьяне получали с него обильные урожаи. А при наличии пойменных лугов, могли иметь целые стада различного скота, так как кормов было предостаточно. Древний наблюдатель нераспаханной степи мог поражаться богатством ее растительного мира. Издали она казалась сплошь занятой каким-то одним растением. Уместиться еще чему-то здесь казалось невозможным. Но в течении лета степь то покрывалась лиловыми пятнами – это зацветали анемоны, то целые луговины ее принимали голубой, лазурный колорит – это распускались незабудки. В другое время можно было наблюдать большие участки, сплошь покрытые душистым чабрецом. Запахи степи в разные периоды весны, лета и осени также сменялись непрерывно. Первый земледелец-пахарь доставал кусок дерна и видел, что весь ком его пронизан множеством взаимно перепутавшихся корней, плотно прилегавших друг к другу. Здесь находились и остатки умерших корней, и множество луковиц, которые просыпались первыми в весну и украшали степь самыми ранними цветами. Для того, чтобы эта земля начала давать хлеб, необходимо было безжалостно деревянной сохой останавливать это буйство природы, выполняя Божье установление: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею» (Быт. 1:28).

Удобное расположение Пурсованья на пересечении сухопутных и речных путей вскоре придало ему важное торговое и военно-административное значение. Не ранее 1706 года Пурсованье стало именоваться Кирсановом по имени первопоселенца Хрисанфа (в просторечье – Кирсана) и вскоре стало центром обширного хлебного края. Через него проходил большой сухопутный тракт, по которому зерно везли на север к Моршанским пристаням. По Вороне, когда на ней еще не было мукомольных мельниц, шли на юг к Борисоглебску барки и плоты. Здесь Ворона при впадении в Хопер разделялась на два протока и уже была вполне судоходной.

После Петра Великого главную силу в Залесском крае стали представлять местные начальники, которые без надзора сверху могли творить настоящее самоуправство и беззаконие. Они беспощадно собирали с населения государственные подати и недоимки, не забывая при этом лично обогащаться. Неплательщиков держали под караулом, имущество их продавали. Однако подлинным ужасом для всего населения края оказалась рекрутчина. Новобранцев заковывали в кандалы и держали под караулом. Так в царствование Анны Иоанновны происходили сборы по человеку с 18 душ крестьян для постройки и доставки судов в крепость св. Анны на Азове. Крепость служила форпостом русских войск на юге в период Русско-турецкой войны 1735-1739 гг., когда крымские татары при поддержке Османской империи, объявившей себя покровительницей мусульманских народов Кавказа, решили привести их под владычество Крымского ханства. Тогда русские войска совершили несколько больших походов в Крым и сожгли ханскую столицу. Со временем крепость св. Анны уступила свою роль мощной и укрепленной крепости св. Димитрия Ростовского. С нее начался город Ростов-на-Дону. О крымских набегах уже можно было не беспокоиться. А вскоре Екатерина II и вовсе присоединит полуостров к Российской империи.

Когда в 1779 году по новому административному делению было учреждено Тамбовское наместничество, Кирсанов получил статус города. В 1796 году была уже учреждена Тамбовская губерния с двенадцатью уездами. С тех пор Кирсанов стал уездным городом, центром всего края. Река Ворона, рассекая Кирсановский уезд с северо-востока на юг, делила его на две части – западную и восточную. Первая была значительно больше последней. И именно о ней, о западной части, расположенной по правому берегу Вороны, пойдет речь в нашем рассказе о кирсановских поселениях[1]. Общая нить исторических событий конца XVIII – начала XX вв. будет вплетена в историю каждого села. Поэтому чтобы сложилась общая картина истории всех кирсановских поселений, необходимо читать ее последовательно, а не выборочно.

ИНОКОВКА. СВИЩЁВКА. ФЁДОРОВКА. ТИХВИНКА. НЕСВИТЧЕНО.

Первым большим поселением в Залесском крае была Иноковка. От Кирсанова до нее чуть более 20 км на юго-запад. Село расположено по правой стороне реки Вороны, а частью – по обеим берегам ее притока, небольшой реки Иноковки. Массовое заселение этих земель началось в конце XVII века. В «Книге окладным новоселебным селам Тамбова и Козлова городов нынешнего 1702 года» говорится, что «в новоселебном селе Иноковка» к тому времени уже находилась часовня Святой Троицы «и у той часовни двор дьячка Нестора Васильева, да в приходе к той часовне 68 дворов тамбовцев, детей боярских, четыре двора бобыльских, да три двора пустых…». В Пурсованье в это время насчитывалось в два раза меньше дворов и населения.

Богатая лесами и лугами местность привлекала людей. От Иноковки до Свищёвки на протяжении семи с половиной километров на северо-запад идет горный хребет, который защищает село от северных ветров. Местные жители здесь занимались не только хлебопашеством, но и огородничеством, рыболовством, разведением птицы и садов. Однако первыми колонизаторами благодатного края все же были не дворцовые крестьяне, а иноки: так тогда называли монахов. Отсюда, собственно, возникло и название реки, а затем и самого села.

Монахи пришли сюда еще во времена Ивана Грозного. Предание гласило, что когда здесь не было постоянных поселений, то на правом берегу Вороны существовал скит, где отшельники укрывались от суетного и жестокого мира в строгом посте и молитве. Аналогичные сведения дошли до нас о селах Рамза, Оржевка и Рудовка. Документально известно, что до 1764 года у села Рамза существовала Кирсановская Воронинская мужская пустынь в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы. В первой половине XIX века в книге «Русские предания» находим такой рассказ: «В Кирсановском уезде, на землях села Рамзы, что посреди густого леса, около реки Вороны, вам скажут о чудной, необыкновенной иконе, поставленной в дупле одной многолетней, белой, кудрявой березы. На иконе – прекрасный лик Пресвятой Богородицы. Никакой живописец не писывал подобного! Золото, серебро, камни драгоценные, ослепительного сияния, составляют раму и ризу сокровища. Пред образом теплится неугасимая золотая лампада, унизанная редкими алмазами. Всякий безоружный человек пойдет искать это чудо – находит и видит его; вооружитесь же топором, даже гвоздем, – не увидите. Такова была воля пустынника, христианина-грека, оставившего в пустыне свое сокровище».

В сохранившемся предании ярко отразилась память о первых иноках-отшельниках Залесского края. Поскольку они носили черную одежду, то их называли еще чернецами. Так, в древнем лесу на берегу озера Рамза долгое время указывали на Чернецкий курган, где когда-то находилась Казанская мужская пустынь.

Существовали и другие сказания о первых христианах нашего края. О происхождении названия места, где протекал источник Паника, а затем возникло одноименное поселение рассказывали, что в древние времена владельцем здешних мест был некто татарский или языческий князь Паник. Там, где протекал источник, по его приказанию мучили и казнили христиан, не желавших отрекаться от Христа и принимать местную веру.

О том, что Иноковка обязана своим названием инокам-отшельникам говорит еще один факт. Долгое время село было указано на картах как Троицкое по одноименной церкви. В округе строились часовни и церквушки, в основном, в честь святителя Николая Чудотворца, покровителя путешествующих. Русские покорители степного края считали его своим заступником. И в Пурсованье, и в Калаисе и во многих других близлежащих селах первыми церквями были именно Никольские. И только в Иноковке – церковь во имя Святой Троицы, выстроенная будто по завету «троичного ученика» (то есть «ученика Святой Троицы») преподобного Сергия Радонежского, устроителя и отца всего древнерусского монашества.

Куда ушли иноковские монахи в послепетровские времена – неизвестно. Монашество здесь вновь возродится в период гонений на Церковь в 20-е годы XX века. Тогда монахини из Тихвино-Богородицкого Кирсановского женского монастыря и гонимые священнослужители выкопают в Иноковке пещерную церковь, чтобы тайно совершать там богослужения. Их настигнут гонители, церковь засыпят, а самих христиан репрессируют и замучат.

***

Близился «просвещенный век» Екатерины. Согласно переписи 1745 года в Иноковке проживало уже 857 душ однодворцев и 177 душ крепостных крестьян помещика Ивана Григорьева. Наряду с государственными крестьянами в Кирсановском уезде появляются владельческие, крепостные. Государи, непрерывно воюя со своими соседями, должны были обеспечить представителей высшей военной знати их дальнейшее безбедное существование. За верную службу царю и Отечеству они щедро жаловались земли с крестьянами, которые теперь становились помещичьими, владельческими. Но и государственным крестьянам приходилось непросто. Недовольные постоянными рекрутскими наборами, они нередко отчаянно бились с вербовщиками ножами, вилами и рогатинами, а затем бросались в дремучие леса, скрываясь от наказания. Вспыхнувший за Волгой пугачевский бунт, когда «дикие крепостные порядки откликнулись не менее дикими оргиями народного самосуда», способствовал тому, что во второй половине XVIII века Кирсановский край превратился в «разбойный». Теперь зажиточные люди стали ездить через уезд не иначе, как с проводниками.

Сама Иноковка во время Пугачевского бунта была временно захвачена повстанцами. Тогда из Спасского уезда пугачевцы потянулись на Кирсанов и Тамбов, где их уже поджидало взволнованное крестьянство. Все лето 1774 года тамбовские и кирсановские дворцовые и крепостные крестьяне «чинили разорение, грабительство и смертоубийство». Причем, как свидетельствует И.И. Дубасов: «Многие воры и разбойники, пользуясь общественным замешательством и прикрываясь именем самозванца, с усиленным зверством начали грабить всех без разбора: и барина, и купца, и мужика... Хищные злодеи, похищая барское и купеческое добро, не пренебрегали и крестьянской худобой. Они приходили, например, на пчельники и отымали, после многих пыток, у наших пасечников и мед и хлеб; не гнушались и бедной крестьянской домашней утварью и даже лаптями».

Иноковка не случайно оказалась у них на пути. Через село проходила большая дорога из Кирсанова на юг до Борисоглебска, которая сохраняла свое значение вплоть до постройки здесь железной дороги. Впрочем, Кирсаново-Борисоглебский тракт действовал еще долгое время и после того. По нему-то в августе 1774 года с юга через Инжавино, Калугино, Курдюки и двинулся на Тамбов предводитель восставших атаман Кипричников. Отряд подошел к селу Рассказово, где был принят «хлебом и солью», а затем вероломно захвачен и перебит. С осени 1774 года движение пугачевцев пошло на убыль. Однако край наш еще долго оставался небезопасным. По словам тогдашнего кирсановского уездного предводителя дворянства Мартынова, опасно было даже находиться в своем доме. В лесах продолжали скрываться разбойники. Они убивали и грабили людей по дороге в Чембар (ныне город Пензенской области), но вскоре были пойманы кирсановским нижнего земского суда заседателем Булатовым. На что тамбовский губернатор И.С. Литвинов даже получил благодарственный рескрипт от самого Государя: «Видя из рапорта вашего, от 20 февраля, какое усердие и расторопность употребили вы при приложенном отыскании виновников по случаю открытых вами смертоубийств и грабительств, в Тамбовской губернии происшедших, объявляю вам мое благоволение, в коем при таковом долгу службы вашей исполнении уверены вы быть можете. Павел».

Несмотря на предпринимаемые меры, порядок и мир в уезде все еще долго не наступал. Край страдал от взяточничества, казнокрадства и самоуправства местных властей. Так, кирсановский исправник Беляев во время сбора недоимок зимой даже привязывал крестьян на несколько часов к столбам и сек их нещадно. Все эти события если и не касались непосредственно Иноковки и ее жителей, но вполне характеризует окружавшую их обстановку. Сложившаяся система стала одним из инструментов управления и подчинения местного населения. Например, когда в 1806 году в село Паревка приехал судья Байберин, исправник Ардабьев и форшмейстер Сорокин производить следствие о незаконной порубке леса и, обнаружив, что никакой порубки не было, они спокойно взяли из мирской казны из податного сбора 300 рублей и уехали восвояси. Спорить никто не стал. А бывало и так, что у крестьян не хватало даже наличных денег для того, чтобы расплатиться с начальством. И в этом случае они были вынуждены продавать свою скотину, чтобы хоть как-то выйти из положения.

На злоупотребления местного начальства, однако, жаловались министру юстиции Лопухину тамбовский губернский прокурор Головин и предводитель губернского дворянства Кирсановский помещик генерал-лейтенант Абрам Андреевич Боратынский, отец гениального поэта. Его, по-видимому, как близкого к императору Павлу человека, не тронули, а вот другого жалобщика – прокурора Головина – за «донос» подвергли двухнедельному аресту и лишили трети жалованья. Затем и вовсе уволили со службы. Все же по окончанию последовавшей за этими событиями ревизии Головин был возвращен к службе и повышен в должности. Но таковы характерные нравы нашего края. Приход сюда просвещенных и именитых помещиков их постепенно сглаживал и приводил в порядок. К началу XIX века уже большие площади черноземных земель Кирсановского уезда были пожалованы именитым помещикам-вотчинникам. Здесь возникают крупные имения и дворянские усадьбы. Только небольшая часть уезда оставалась свободна от господских владений. И это были как раз ближайшие к Кирсанову земли по правую сторону реки Вороны, на которых проживали жители Пригородно-Слободской, Иноковской и Паревской волостей. В этих волостях крестьяне по большей части оставались государственными. Немногие участки казенной, государственной земли в уезде были предоставлены в пользование крестьян или вовсе не были заселены. Главную часть незаселенных земель составляли небольшие лесные площади за левым берегом Вороны и не распаханные еще тогда степи на юге и востоке уезда.

***

Тем временем село Иноковка росло и развивалось. Рядом с Троицким храмом на приходском кладбище расположилась небольшая деревянная церковь в честь Тихвинской иконы Божией Матери, которая, по местному преданию, была пожертвована селу крестьянами помещика Степана Свищёва. Село Свищёвка, расположенное на запад по реке Иноковка, получило свое название от прадеда Степана Свищёва, отселенного сюда из главного села. Впервые Свищёвка упоминается в ревизских сказках 1795 года как сельцо, где проживало 526 крепостных душ. Дети Степана Свищёва – Платон, Василий и Феодор были замечательны тем, что, будучи мелкими помещиками, взяли себе в жены местных крепостных девушек, вели разгульную жизнь и покровительствовали конокрадам в сообществе своего родного племянника Сахновского, имевшего значительные связи в городе.

За свои прегрешения все они были преданы суду, а Сахновский сослан на поселение. Свищёвы, видимо, не потерялись. Одна дочь Степана Свищёва – Вера – оказалась замужем за Даниилом Карповичем Сахновским, который состоял в должности исправника города Кирсанова, а другая – Александра – за поручиком Ильей Васильевичем Истоминым, бывшем там же судьей.

Штабс-капитанша Вера Степановна Свищёва была владелицей села Виряево и деревни Синормы в Елатомском уезде Тамбовской губернии. В селе располагался господский дом и двор. А в Синорме, которая находилась всего в полверсте от большой дороги из Шацка в Касимов и Елатьму, имелся постоялый двор. В 1838 году Вера Степановна все свое имение выставила на продажу. На следующий год за долг Московскому опекунскому совету было выставлено на продажу заложенное имение коллежского асессора Александра Свищёва, состоящее из села Першова Шацкого уезда, Свищёвки и Александровки Кирсановского уезда. А еще через год коллежский секретарь Свищёв был уволен от должности Тамбовского окружного начальника. Известная фамилия переживала свой закат.

Свои владения в Свищёвке сохранили лишь коллежский асессор Платон Степанович Свищев, где имел 66 душ крестьян и Александра Степановна Свищёва, которая стала вскоре здесь устроительницей храма. Новый храм был освящен в июле 1854 года. В 1910 году взамен старого обветшавшего был выстроен новый деревянный храм и освящен уже в ноябре 1911 года во имя иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость». Прихожанами церкви были крестьяне села Свищёвка и близлежащих деревень. Все они занимались исключительно хлебопашеством и жили довольно бедно. В приходе состояло «душ мужского пола 884, женского 833; домов 255». В 1884 году на средства кирсановского купца-благотворителя Николая Лукича Толмачева была выстроена в Свищёвке земская школа, которая содержалась на его счет.

Помимо Свищёвки из села Иноковка «выросли» еще два поселения – деревня Тихвинка и Несвитчено. Да и сама Иноковка разделилась на два больших поселения: 1-ю (Старую) Иноковку и 2-ю (Новую). Это было связано с тем, что не все крестьяне села оставались государственными. Часть иноковских земель отдавалась помещикам.

Одними из первых иноковских помещиков стали князья Несвицкие. В середине XVIII века за свою примерную военную службу капрал лейб-гвардии Преображенского полка Лука Иванович Несвицкий, помимо унаследованного им имения в Московском уезде, получил земельные владения в Иноковке. Вместе со своей второй супругой Матреной Ивановной они некоторое время жили в селе, поскольку местом рождения их сына Алексея в родословной книге указана Иноковка.

После кончины князя Луки Несвицкого в 1777 году все его недвижимое имение досталось по наследству его детям от первого брака князю Василию Несвицкому, а от второго – князьям Алексею, Николаю и Петру Несвицким. Именно 2-я Иноковка от князя Алексея Лукича Несвицкого досталась затем его сыну Алексею Алексеевичу Несвицкому (1791-1831). Упоминается впервые это село в документах 1816 года как «Новоархангельское, Малая Иноковка тож». За Алексеем Лукичем здесь числилось 359 крепостных крестьян. Всего 46 семей.

Княжеский род Несвицких, происходивший от князя Ивана Несвицкого, владельца Несвича на Волыни, упоминается в литовских летописях XIV века. Другой Несвицкий, Василий, выехал из Литвы в Москву в 1508 году на службу великому князю Василию III, отцу Ивана Грозного. Сын Василия Несвицкого, Данило (1528-1549), служил уже воеводой в разных городах Московского государства. А другой потомок Несвицких стольник князь Данило Матвеевич (ум. в 1666 г.) был воеводой в Мценске и Дорогобуже.

Род Несвицких внесен в V часть родословной книги Калужской, Московской и Тамбовской губерний. Однако к середине XIX века он угас, так как наследников у Несвицких не осталось. Память о себе они оставили не только в истории России, но и в топонимике расположенного неподалеку от Иноковки села Несвицкого (Несвитчено). В прежнее время оно называлось «Малое Архангельское», вероятно потому что сгоревший храм был освящен в честь Архистратига Божия Михаила. Так как село было маленьким (всего несколько десятков дворов), то и название получило не в пример относительному большому Новоархангельскому, то есть 2-й Иноковке.

В церковном приходе села Несвитчено числились жители деревни Тихвинка, образованной теми же выходцами из Иноковки. Выселились они сюда потому, что надельная земля их растянулась так, что самый дальний участок ее находился в 32-х километрах от большого села. Здесь им нарезали землю для обработки и потому на новом месте возникло новое поселение. По-видимому, названное Тихвинкой по маленькой кладбищенской церкви во имя иконы Божией Матери «Тихвинской» в самой Иноковке.

Приходская церковь в селе Несвитчено, построенная в 1849 году стараниями священника отца Михаила Соловьева, была освящена уже в честь Вознесения Господня, а единственный ее придел, как память о старой сгоревшей церкви был освящен, по-прежнему, в честь Архистратига Божия Михаила. Сегодня святой источник в овраге близ Несвитчено носит название Вознесенский именно в память о бывшей в селе церкви. При отсутствии храмов в округе во второй половине XX века, верующие шли сюда со всей округи. На праздник Вознесения Господня на источнике собиралось порой до тысячи человек.

***

Иноковка (1-я и 2-я) продолжала расти и по численности населения к началу XX века находилась на первом месте среди всех поселений Кирсановского уезда. При этом пахотной земли для каждого домохозяйства становилось все меньше и меньше. Чернозем истощался, потому что не отдыхал под паром. Не было удобрений, так как скот кормить было нечем, луга распахивались. Все это вело к разорению крестьянских хозяйств, что стало особенно заметно после реформы 1861 года, когда уже не было разделения крестьян на государственных и помещичьих, все они стали временнообязанными выплачивать выкупные платежи за полученную в надел землю. Царский посланник граф Мордвинов, проверявший в 1870-е годы Тамбовскую губернию, писал в своем отчете: «Процент неимущих, живущих постоянно в долг, не имеющих при настоящем положении дел никакой надежды поправиться, возрастает в угрожающих размерах». Ну а раз поправить положение дел уже никак нельзя, то по местному выражению «как Бог дасть», жили сельчане только сегодняшним днем. Вот как описывал это корреспондент губернской газеты: «При всех более или менее благоприятных условиях, иноковский житель не может стоять-таки прямо, а постепенно склоняется в сторону к бедности. Не стану касаться того обстоятельства, что причиной к этому служит отчаянная борьба сапога с лаптем [то есть «кулака» с бедняком], и отмечу одну, добытую мной посредством наблюдения, черту жителей этого села в их обыденной жизни, которая, за отсутствием деятельности, представляет из себя стоячую воду. Иноковский крестьянин, кроме обычной работы летом, с самого начала осени занимается одним только отдыхом и почивает, стыдно сказать, до последнего уничтожения запаса. Лошадь, которую он купил в прошлом году к рабочей поре за дорогую цену, не задумается сбыть за бесценок, лишь бы была возможность еще малость повальяжничать и нравственный пинок, в роде появления в селе пристава, с целью продажи за подати имущества, ни во что не считает, и только словами “как же это, мол, ныне с закладом то раньше стали ходить, в том году начинали, кажись, поздней” выказывать некоторое удивление. Впрочем, можно надеяться на исправление этого недостатка в том виде, что в след за приятным препровождением времени наступает действительная нужда, а нужда есть первое побудительное средство к труду».

Крестьяне должны были выплачивать разнообразные прямые (казенные, земские, мирские, страховые) и косвенные налоги. Под их уплату бралось в залог (закладывалось) имущество и домашний скот, которое за неуплату полицейские чины могли отобрать. Переобременение различными платежами сильно било по крестьянскому хозяйству. Крестьяне стремились как можно дольше оттянуть уплату, в некоторых случаях и просто не могли ничего заплатить, поэтому постоянно росли недоимки. Тяжелое финансовое положение многих крестьянских хозяйств препятствовало их развитию. Более того, осенью, при наступлении времени сбора податей, цены на все сельскохозяйственные продукты сильно падали из-за вынужденной продажи крестьянами своего хлеба для уплаты податей. При этом крестьяне продавали не только избыток своего производства, сколько необходимое для своего же продовольствия. Весной они должны были закупать для посева тот же хлеб в долг по высокой цене.

Обременительными для крестьян были также натуральные повинности: квартирная (предоставление жилых помещений и содержание приезжающих чиновников, урядников, стражников и т.п.), подводная (предоставление разъездных и почтовых лошадей), дорожная (ремонт дорог, мостов и т.п.), воинская, пожарная, несение ночных караулов, служебная (выполнение обязанностей старосты, сотского, десятского). Их объем, форма, сроки реализации определялись местными властями, которые зачастую не учитывали возможностей крестьян. Нередко крестьян побуждали оплачивать деньгами эти повинности полностью или частично. В сборнике «Труды местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности» за 1903 год справедливо сообщалось, что «особенно расшатывает экономическое положение крестьянина малоземелье в связи с обременительными платежами и повинностями, стоящими в полном несоответствии с его платежными силами».

Увеличению крестьянских платежей в пользу государства способствовал так же рост различных пошлин: судебных, канцелярских, гербовых, железнодорожных. Современники обращали внимание на то, что существующие железнодорожные тарифы разоряют сельское хозяйство, демонстрируют явное несоответствие стоимости перевозимых грузов и тарифных ставок на них. Так или иначе, выживать нужно было.

В 1880 году в Иноковке (а село по документам записывалось, по-прежнему, как единое) насчитывалось 6564 жителей, существовало три церковно-приходские школы, четыре лавки. Еженедельно по средам в селе проходили базары. Почти все торговцы после окончания еженедельного торга в Кирсанове по вторникам, отправлялись на базар в Инжавино и обязательно останавливаясь в среду в Иноковке. С 1902 года в селе проводилась собственная ежегодная однодневная Тихвинская ярмарка. Здесь продавалось то, что было необходимо для села. Многочисленные торговцы привозили сукно, кожу, посуду, соль, сахар, воск, изделия из металла. Сборы с ярмарки шли на общие нужды. Иноковцы ходатайствовали об открытии у них еще второй ярмарки в мае, но в этом им было отказано.

Земля все реже стала «родить», чаще случались неурожаи. За период с 1891 по 1924 гг. (за 33 года) Тамбовская губерния, в том числе и Кирсановский уезд, пережили 12 засушливых лет, т.е., другими словами, засуха посещала село через каждые два года в третий. Это означало то, что крестьянское хозяйство через каждые два года в третий если и не разорялось полностью, то, по крайней мере, было вынуждено в целях сохранения жизни семьи и рабочего скота сбывать все, что приобреталось с огромным трудом за два более или менее благополучных года.

После Первой мировой войны 1914-1918 гг. и революции стало еще хуже. Иноковка оказалась в центре жесточайшего гражданского противостояния. В результате изъятия хлеба, запрета торговли, реквизиции местных лавок и магазинов в селе возникла настоящая угроза голода. В январе 1918 года начальник 3-го участка Кирсановской уездной милиции И.С. Заев докладывал кирсановскому комиссару К.Н. Баженову: «В Иноковке наступил голод, местная организация обращались в Курдюки и в Вячку за хлебом, получили категорический отказ; на днях население Иноковки вооружается походом на Курдюки и Вячку по примеру с. Паревки, иного выхода нет; прошу Вашего письменного разрешения взять из имения Крестьянского поземельного банка при селе Вячка 2000 пуд. ржи. Дайте ответ».

Никто крестьянам отдавать хлеб не собирался. Его реквизировали в ходе продовольственной разверстки для нужд города и армии. В результате, на Тамбовщине вспыхнуло жесточайшее крестьянское восстание, в ходе которого в 1919-1920 гг. погибло до четырех тысяч иноковцев, больше, чем в Первую и Вторую мировые вместе взятые. Одним из ближайших сподвижников руководителя восстания Александра Антонова был уроженец села Иноковки Петр Токмаков…

ВЯЧКА. КРАСНОСЛОБОДСКОЕ (ст. ИНОКОВКА). КОВЫЛКА. ФЁДОРОВКА. МИХАЙЛОВКА.

В отличие от Иноковки село Вячка изначально было владельческим. Впервые оно упоминается в 1719 году как Козьмодемьянское, названное так по местному храму во имя святых бессребреников Косьмы и Дамиана. Расположено село в тринадцати километрах на юго-запад от Кирсанова, чуть севернее Иноковки, и свое второе название получило по одноименной реке Вячке – притоку Вороны.

Вячкинские земли принадлежали поручику морского флота Алексею Петровичу Шереметеву (ум. в 1723 г.). Племянник известного фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева Алексей Шереметев был довольно крупным вотчинником. В его владении находилось свыше тысячи душ крестьян в различных уездах Российской империи. В Вячке за ним было записано 368 душ.

После смерти Алексея Петровича имение с землями перешло к его супруге Анне Яковлевне Шереметевой, в девичестве Долгоруковой. Она решила расширить свои владения за счет приобретения дополнительной земли по реке Иноковке. Так, в копии документа «Купчая на землю по реке Иноковке в Шацком уезде, проданную Ириной Гавриловной Коротеевой Анне Яковлевне Шереметевой за 200 рублей, от 26 мая 1726 года», говорилось «… и на той моей проданной поместной земле вольно ей, Анне Яковлевне, и детям ее всякое строение построить и крестьян заселить». Анна Шереметева умерла в 1746 году и была похоронена в Московском Богоявленском монастыре. Детей у нее не было и следующими владельцами большого имения стали ближайшие родственники князья Долгорукие.

В новопоселенное сельцо Краснослободское крестьяне были из Вячки переведены в 1763 году. Изначально здесь была сплошная степь, поросшая ковылем, отсюда и второе название Краснослободского – Ковылка. В 1781 году в сельце, где располагался господский деревянный дом «на речке Иноковке и на прудах», за князем Александром Алексеевичем Долгоруким числилось крестьян мужского пола 242 человека и женского – 247. А вместе с деревней Федоровкой насчитывалось всего 58 дворов, 371 человек мужского пола и 332 – женского. Говорилось, что «земли здесь черноземные, а хлеб и покосы хороши».

В 1847 году в Тамбовских губернских ведомостях появилось сообщение о продаже имения Долгоруких, состоящего из «села Козьмодемьянского, Вячки тож, с деревнями: Краснослободским, Федоровкой и Михайловкой». Владельцами их были соответственно Александр, Федор и Михаил Долгорукие. Благодаря продаже имения, сохранилось его довольно подробное описание. Так, в Краснослободском из строений числились: новый деревянный флигель управляющего, вотчинная контора, каменные скотные и овчарные дворы, с прилегающими к ним жилыми деревянными избами, одна рига каменная. Имелась молотильная машина, сушильня каменная для зернового хлеба и три новых деревянных амбара, крытых соломой. Кроме того, здесь была построена новая водяная мельница, где крестьяне мололи рожь, гречиху и просо. Были и две старых мельницы, которые отдавались в наем из оброка. А «скота рогатого, овец и свиней достаточно, птицы всех родов в изобилии, также много и пчел».

Вообще в объявлении отмечалось, что по всем частям имения хозяйство в Краснослободском было в цветущем состоянии. Крестьяне, кроме землепашества, в зимнее время ездили на заработки в Москву, Саратов и другие места. А «крестьянские женки прядут из господского льна и поскони тальки и вытыкают холста до 6000 аршин». Хлеб разного рода отправлялся частью в Моршу, «а более на пристань в Шиловской Барок, для доставления на барках в Москву», где и производилась его «главная продажа». Недалеко от Вячки проходил большой скотогонный тракт Астрахань-Моршанск. С юга везли рыбу и соль. А на север, в Моршанск и дальше на Москву, отправляли обозы с хлебом, крупой и мясом.

В селе Вячка из строений числились: «господский дом, деревянный на каменном фундаменте, одноэтажный, с мезонином, вновь совершенно переделанный, крыт и обит тесом, окрашен масляной краской, и в нем мебель. При нем сад, обнесенный решетчатым забором на каменном фундаменте в каменных столбах. Кухня деревянная, крыта тесом». Кроме того, в объявлении упоминались прачечная, баня, флигель для управляющего, контора, флигель для дворовых людей, каретный сарай, конюшня, амбар, два погреба, ледник с сараем, оба каменные. Из хозяйственных построек числились: каменное строение конного завода, птичий новый двор каменный с клетушками и двумя избами, одна из которых также каменная. Риг каменных две и в них «от Бутенопов шестиконная молотильная и веяльная машины, и две ручные веялки». Тут же была сушильня для зернового хлеба каменная, а также «хлебных амбаров, деревянных новых три, крытых соломою и тростником под щетку, в них помещается хлеба зерном более 15000 четвертей». Упоминались и старые амбары, предназначенные к переделке, а также новая ветряная мельница. При мельнице жилая изба, деревянная и каменная кузницы. Также говорилось о мельнице на реке Вячке, которая «мелит рожь, и переделывает гречиху в крупу, в лучшем устройстве». Кроме того, в имении был свой кирпичный завод, «а в нем кирпича, обожженного находится более 100 тонн». В целом большое и богатое имение «по десятилетней сложности» приносило в год хозяевам дохода до 100 тысяч рублей ассигнациями.

Имение было приобретено княгиней Марией Федоровной фон Келлер (Барятинской) (1792-1858) для своего сына Анатолия (1821-1881). Попечителем к имению была назначена сама княгиня и муж ее скоропостижно скончавшейся дочери князь Михаил Викторович Кочубей, состоявший в IV отделении Собственной Его Величества канцелярии. Сама Мария Федоровна была известна как крупная благотворительница, организовавшая несколько приютов для вдов и сирот. Ее именем названа ставшая знаменитой на всю Россию усадьба Марьино в Курской губернии. А поскольку княгиня Барятинская почти все время жила в Санкт-Петербурге, то имением в Вячке управлял приказчик.

Сын Марии Федоровны, Анатолий, участвовал в подавлении Венгерской революции 1848 года, в 1854 году находился в действующих войсках на Дунае, затем служил на передовых укреплениях Севастополя. В 1860 году он был произведен в генерал-майоры и назначен командиром лейб-гвардии Преображенского полка. Поскольку в отставку он, видимо, не спешил, то новыми владельцами имения сделались его брат генерал-лейтенант Владимир Иванович Барятинский (1817-1875) с супругой княгиней Елизаветой Александровной, урожденной графиней Чернышевой (1826-1902).

Елизавета Александровна была старшей дочерью военного министра графа Александра Ивановича Чернышева (1785-1857) от его брака с графиней Елизаветой Николаевной Зотовой (1808-1872). Стараниями матери она получила прекрасное образование, свободно владела французским и русским языками. Хотя основным ее языком был английский, на котором разговаривали в семье. Елизавета Александровна была талантливой пианисткой. В четырнадцатилетнем возрасте вместе с матерью жила в Париже, где обучалась у Шопена, который посвятил ей даже один из своих ноктюрнов. Будучи фрейлиной двора, в день своего 20-летия Елизавета Александровна вышла замуж за князя Владимира Ивановича Барятинского, состоявшего адъютантом у ее отца. Поскольку после смерти мужа Елизавета Александровна жила вместе со своей дочерью Марией в доме на Миллионной улице в Санкт-Петербурге, то она вряд ли когда бывала сама в Вячке. Однако на ее средства здесь была построена новая каменная церковь, с которой связана следующая примечательная история.

К началу XIX века сельский храм, выстроенный еще Долгорукими, значительно обветшал. К тому же он был довольно тесен для разросшегося села с прилегающими деревнями. Инициатором строительства нового храма стал крестьянин деревни Федоровки, круглый сирота Алексей Анисимович Хохлов, который страдал постоянной ломотой рук и ног. Он был женат, имел двоих детей и вот, по его словам, в одну ночь ему явился угодник Божий святитель Николай Чудотворец со словами: «Что хвораешь, страдаешь? Встань, оставь свою обувь, ступай в город, купи воздухи для причастия и будешь здоров». На другой день Хохлов босым отправился в Кирсанов и, как рассказывал сам, всю дорогу не чувствовал никакого холода, несмотря на февральские морозы. С этого момента Хохлов приобрел довольно громкую известность в округе. Вскоре, оставив жену и детей, он отправился странствовать по Руси и в конце концов местом своего постоянного пребывания избрал Ростов-на-Дону, где пользовался большим почетом и уважением среди богатого местного казачества. В короткое время Хохлов собрал большую сумму денег, приобрел на них церковную утварь и пожертвовал в Вячку. Затем он испросил изволения князя и разрешения местного епархиального начальства на строительство здесь новой церкви. В 1823 году в Вячке был заложен каменный храм в честь Смоленской иконы Божией Матери, почитание которой было связано с тем, что в окрестностях села находится святой источник, где был явлен местному жителю Михаилу Валуеву святой образ.

 В первый год строительство храма производились очень быстро. Но уже в 1824 году храмоздатель скрылся, и постройка остановилась. Видимо, кончились деньги. Так продолжалось до 1857 года, когда Хохлов вновь объявился в Вячке с дорогим приобретением для храма и взялся завершить строительство. Для этого он попросил у епископа Тамбовского Арсения (Москвина) специальную книгу для пожертвований и вновь отправился на сборы денег. Путешествуя по разным городам, Хохлов добрался до столичного Санкт-Петербурга. Здесь он был арестован за бродяжничество и водворен на свое прежнее место жительства в Вячку. Прожив там несколько месяцев, Хохлов снова бежал на Дон к казакам. В некоторое время он собрал значительную сумму денег и уже было хотел строить церковь на месте своего нового жительства. Но намерение свое так и не исполнил. Он вскоре умер, не построив за свою жизнь ни одного храма.

Между тем, слухи о его богатстве Алексея Анисимовича дошли до Вячки. Новые владельцы имения заинтересовались личностью Хохлова и начатым им когда-то строительством. Барятинские обратились в Ростов к гражданскому начальству с просьбой передать им все имущество Хохлова для достройки храма в селе. По наведенным справкам, однако, оказалось, что имение, в котором тот проживал, принадлежало не ему, а ростовскому мещанину Щербакову. Таким образом взять с Хохлова было уже просто нечего. Тогда Барятинские решили достроить храм самостоятельно. Возведенные стены церкви к тому времени во многих местах дали трещины, поэтому решено было их разобрать и в 1857 году на этом месте был заложен новый храм. В 1861 году он был Барятинскими достроен и 3 января освящен в честь св. бессребренников Космы и Дамиана. Храм был каменным, внутри и снаружи оштукатурен, и окрашен. Здесь же находилась местночтимая икона Смоленской Божией Матери и Евангелие в 2400 руб., а также потир с прибором в 2160 руб., подаренные Алексеем Хохловым.

При княгине Елизавете Александровне Барятинской не только был выстроен новый храм, но и все имение стало считаться образцовым в губернии. Княгиня прожила долгую жизнь и скончалась в 1904 году. На панихиде об упокоении ее души присутствовали почти все Романовы, император Николай II и императрица. Имение в Вячке за ней унаследовали ее сын князь Александр Владимирович Барятинский (1848-1909), ненадолго переживший свою мать, и дочь Мария Владимировна Барятинская, крупная благотворительница. В 1908 году Кирсановское уездное земское собрание выражало Марии Владимировне глубокую благодарность за то, что на ее средства была отремонтирована Вячкинская земская школа и квартира учителя Анненкова. В 1895 году в Ялте, где она проживала со своим мужем, по ее инициативе был создан пансион для неимущих легочных больных, который содержался на ее счет. Этим пансионом Мария Владимировна занималась вплоть до 1901 года, когда у княгини возник план организовать первый противотуберкулезный санаторий. Для этой цели Барятинская организовала Всероссийский сбор средств и возглавила комитет по его устройству. В 1900 году Антон Павлович Чехов, живший в то время в Ялте, писал актеру Московского художественного театра Вишневскому: «Вчера княгиня Барятинская взяла адрес Владимира Ивановича [Немировича-Данченко], хочет просить его и Алексеева сыграть в пользу ее санатории… У Барятинской много денег, ей помогают и правительство, и аристократы…» Деньги на санаторий собирались и в среде кирсановского дворянства и купечества, в губернской газете было опубликовано соответствующее воззвание.

После революции княгиня Барятинская была арестована и несколько недель провела в ялтинской тюрьме. Об этом она оставила свои воспоминания «Дневник русской княгини в большевистской тюрьме. Январь 1918 г.», опубликованные в Париже. В 1920 году Мария Владимировна покинула Россию вместе с войсками Врангеля. За границей она продолжала работать в Красном Кресте, а свой дом в Риме передала в дар Русской Православной Церкви под храм в честь святителя Николая. Умерла она по одним сведениям в 1937 году в США, а по другим – в 1938 году в Каннах. Известно только, что через пять лет после ее кончины никого не нашлось для внесения очередного взноса за сохранение могилы и захоронение было разрушено.

Стоит задуматься, как случилось так, что известные аристократы как княгиня Барятинская и многие другие именитые и неизвестные владельцы обширных владений в Российской империи оказались в одночасье вычеркнуты из русской жизни? Где произошел этот разрыв и разделение дворян с остальным населением страны и, главное, с крестьянским миром? По-видимому, все началось с реформ императора Александра II.

Кирсановский помещик Владимир Михайлович Андреевский (1858-1943) в своих воспоминаниях так писал об этом: «В конце 1858-го года уже работали Губернские Комитеты. Освобождение крестьян от крепостной зависимости уже было предрешено и ожидалось в дворянской среде одними – молодежью – с радостью и надеждами на светлое будущее; другими – стариками – с недоверием и страхом. На моих крестинах мои дяди – братья моей матери Вышеславцевы и двоюродные ее братья Чичерины – пили шампанское за мое здоровье и завидовали мне и моему поколению, которому, по их мнению, суждено было увидеть чудесные плоды того великого акта, наступление которого они ожидали в ближайшее время. Отец мой в следующем году был избран предводителем Кирсановского уезда, а дяди мои все были посредниками и с увлечением самоотверженно отдавали все свои силы делу эмансипации. В 62 году я четырехлетним мальчиком приносил на голове, как священную книгу “Уложение о крестьянах” из кабинета отца в залу, где собирались на заседание съехавшие посредники.

Да, то была чудесная заря и за ней наступили дни полные живительной бодрости: Земство! Судебная реформа! Новый воинский устав!.. И как скоро – за одну мою жизнь – закончился весь цикл! И я, которого в 1858 году крестили с такими радужными надеждами, кончаю мою жизнь в изгнании, а мое отечество… Что-ж я могу сказать теперь про него? Вот уже 13 лет, что я из него бежал».

Размышляя о случившемся, Андреевский продолжает: «Я помню зимние вечера у нас в деревенском доме. На дворе завывает вьюга, а дядюшка [Алексей Владимирович Вышеславский] сидит за круглым столом под лампой и рисует мне, шестилетнему мальчику, тропические виды Таити, Манилы, Мыса Доброй Надежды, Хакодате… Он и его брат Лев Владимирович, впоследствии многолетний председатель Тамбовской Губернской Земской Управы, были образованные культурные люди, хотя и не были, как их отец [Владимир Сергеевич Вышеславцев], вольтерианцами, но, как и он, были далеки от всего уклада русской, православной народной жизни. Опять-таки должен заметить, что они не были в этом отношении исключением: весь наш дворянско-помещичий быт был далек от народа; он отделен был от крестьянства глубочайшей бездной. Это отмечено еще Достоевским в его “Мертвом Доме”. В этом грустнейшем явлении дворянство – огромное его большинство – не отдавало себе отчета, не оценивало его опасности и не сумело, да и не стремилось связать себя с окружающей его крестьянской массой ни обычаями и никаким житейским общим делом, которое могло бы на почве обоюдных интересов сблизить их и сгладить лежавшую между обоими сословиями разницу».

***

В феврале 1861 года все крестьяне Кирсановского уезда, помимо личной свободы, получили в собственное частное владение земельные наделы. Размер этого надела, который помещики передавали крестьянам, не мог быть выше установленной законом нормы, колебавшейся в различных частях Российской империи от 3 до 12 десятин. Положением от 19 февраля бывшим владельческим крестьянам Кирсановского уезда был определен надел в 3 ½ десятины на ревизскую душу. При этом земельный надел в таком размере достался только меньшинству бывших помещичьих крестьян, немногим менее 1/3 в Кирсановском уезде. По факту средний надел для остального большинства составлял 2,4 десятин на ревизскую душу – менее определенной законом нормы на 30%. Государственные крестьяне были в более выгодном положении. У них приходилось выделенной земли по 5,5 десятин на ревизскую душу. Однако и тем, и другим определенные им земельные наделы необходимо было выкупить. А если к моменту освобождения в крестьянском наделе находилось больше положенной нормы для выкупа, то помещик имел право «отрезать» эти излишки, оставляя их за собой. За выделенную землю крестьяне должны были заплатить помещику сразу 20-25% стоимости предоставляемого надела, а остальную часть суммы владельцам выплачивало государство, с которым, в свою очередь, крестьяне должны были расплатиться в течение 49 лет с начислением 6% годовых. Взявшие наделы на выкуп крестьяне именовались теперь временнообязанными, то есть обязанные временно платить выкупные платежи за землю. Конечно же, у очень незначительной доли сельских общин были деньги на выкуп земли.

Но была еще одна важная деталь в Положении от 19 февраля. Крестьяне могли получить землю и вовсе без выкупа. Такая земля называлась «дарственной», но размер ее составлял всего лишь ¼ определенного законом общего надела для конкретной местности. Излишек при этом оставался во владении помещика. Прокормиться с надела «дарственной» земли было невозможно, но расчет был на то, что крестьянин будет арендовать у помещика дополнительную землю, не лишая его таким образом рабочих рук. Такие крестьяне вынуждены были работать в оброк из части урожая, либо каждый год договариваться об арендной цене. Сохранялась и барщина, как повинность, лежащая на временнообязанных крестьянах. То есть они должны были работать определенное количество дней во владениях помещика, что регулировалось временными договорами на срок не превышающий 3-х лет.

Реформа 1861 года принесла много беспокойства как в крестьянскую, так и в помещичью среду. Крестьяне отказывались от принятия уставных грамот (соглашений между ними и помещиками, в которых определялись размеры наделов, оброк и барщина), даже несмотря на уступки и выгодные предложения со стороны последних.

В имении Елизаветы Александровны Барятинской в Вячке вспыхнули крестьянские волнения. В докладах Министра внутренних дел, которые подавались Государю в мае 1861 года говорилось, что «причины большей части возникавших волнений заключались в непонимании временно-обязанными крестьянами их новых отношений к прежним владельцам или в ложном толковании ими Положений, иногда под влиянием неблагонамеренных людей, а в некоторых случаях – в обременительности смешанной, оброчно-барщинской повиннности. Для восстановления спокойствия, кроме мер внушения, иногда оказывалось необходимым введение в имения военных команд, для нравственного усиления власти, и в немногих случаях наказание или арестование более виновных».

В докладах МВД с 13 по 20 июля 1861 года повторялось, что «наиболее важные беспорядки» были во Владимирской и Тамбовской губерниях. И тут же приводилась инструкция, как реагировать на подобные случаи: «По получении о таких беспорядках донесений от начальников губерний Владимирской и Тамбовской, признано необходимым сообщить конфиденциально начальникам губерний, чтобы в тех случаях, когда крестьяне отказываются всем миром от исполнения законных требований и убеждения, и разъяснения на них не действуют, немедленно принимаемы были строгие и решительные, на законном основании, меры к восстановлению порядка и повиновению установленным властям».

И.И. Дубасов пишет об этом так: «Все крестьянские волнения отличались величайшею наивностью и, разумеется, не представляли для губернии никакой серьезной опасности и весьма скоро укрощались полицией, или же, чаще, мировыми посредниками, которые большею частью были у нас люди образованные, честные, стоявшие на высоте своего призвания. Случаи вмешательства в крестьянские дела военных команд в Тамбовской губернии были очень редки и отличались характером известных экзекуций, после которых волнения и недоумения обыкновенно совершенно прекращались. Не один десяток архивных связок, относящихся к эпохе крестьянской реформы, рассмотрели мы и ни разу не встретили фактов вооруженного сопротивления тамбовских крестьян воинским командам. Все крестьянские бунты в Тамбовской губернии выражались обыкновенно так. Крестьяне упорствуют в известных мнениях и не слушают земской полиции и при этом думают, что они правы и закон на их стороне. После этого в села и деревни приходят военные команды, крестьян окружают и секут. Результатом этого сечения всегда было полное раскаяние и повиновение со стороны крестьян, которые делались “тише воды, ниже травы”».

Мировые посредники должны были урегулировать споры между крестьянами и их бывшими владельцами для скорого подписания необходимых соглашений. Однако на все их убеждения, бывшие владельческие крестьяне отказывались брать наделы на выкуп и соглашались только на «дарственный» клочок земли. Крестьяне одной такой сельской общины говорили: «Управляющий имением упрашивал взять полный надел, а старики наши бросят шапки в землю, шумят: наша вся земля будет, какой теперь господам оброк!» По объяснению крестьян другой общины у них главными противниками получения надела на выкуп были богатые домохозяева, наслышавшись со стороны, что в силу круговой поруки им придется быть плательщиками выкупа и за бедных. В других случаях крестьяне брали дарственный надел, не согласившись на требование помещика об уплате ему дополнительной к выкупной ссуде суммы. Так происходило почти по всему Кирсановскому уезду. Крестьян устраивал вариант, когда часть земли можно было брать потом у помещиков, договариваясь каждый год о цене. Тем более, что в первое время после введения уставных грамот пашни можно было нанимать за дешевую цену. Кроме того, крестьяне наивно верили ходившим слухам, что со временем вся земля будет отдана им и так, без выкупа.

В итоге большое количество бывших крепостных крестьян Кирсановского уезда воспользовались только четвертью дарственного земельного надела. Общин с дарственными наделами в разных волостях уезда насчитывалось 56 с 9470 ревизских душ в них, что составляло 20% или пятую часть всех бывших крепостных уезда. Такого значительного процента крестьян, получивших только дарственный надел в четверть десятины, не было ни в одном другом уезде Тамбовской губернии. Большинство крестьян в уезде получили в среднем на душу населения только по 0,85 десятины земли, что было катастрофически мало для безбедного существования.

Однако уже в сентябре 1862 года в докладах Министерства внутренних дел бравурно отчитывались: «Не поданных [уставных] грамот остается весьма немного; большая часть введенных в действие, особенно по Кирсановскому уезду, подписана крестьянами, что, кроме деятельности посредников, губернатор относит также к готовности помещиков к скорейшему выполнению высочайшей воли, а равно и к довольно хорошему пониманию своего долга крестьянами, которые исполняют лежащие на них повинности весьма исправно. Во всех имениях крестьяне выражали пред губернатором благодарностью государю императору за дарованные им улучшения и молились о здравии и благоденствии его величества, причем благодарили также и помещиков, и в особенности посредников за попечение о них».

Отчитываясь перед начальством в Санкт-Петербурге, «начальник Тамбовской губернии» доводил до сведения Министерства внутренних дел информацию «об отличных действиях мирового посредника Кирсановского уезда Бологовского, который в короткое время успел заслужить доверие помещиков и крестьян. При деятельности и энергии Бологовского и личном его влиянии, во вверенном ему участке из числа 77 имений в 50 составлены уже и поверены уставные грамоты, из них 33 введены в действие; из числа их 30 составлено по взаимному соглашению помещиков с крестьянами; при всех волостных правлениях и, кроме того, еще в двух селах открыты сельские школы, повинности исполняются крестьянами вообще удовлетворительно, казенные подати уплачены по 1 января сего года сполна, хлебные магазины успешно наполняются».

На бумаге дела обстояли хорошо. Но на самом деле все было не так. После реформы полторы тысячи душ вячкинских крестьян получили земельный надел в 1800 десятин, в то время как у Елизаветы Александровны Барятинской оставались почти восемь тысяч десятин земли. Причем в свою собственность крестьяне получили не самые лучшие земли, изрезанные оврагами, именуемыми как «Своя вершина», «Свиные бани», «Лифанов отрог», «Попов отрог», «Сизинцев» и «Елецкий» овраги. Земля делилась уже не на тягло (обрабатываемый для помещиков надел как раньше), а по душам и только мужским. Если в семье было шесть мужчин, то семья получала надел в 15 десятин, а если один – то хорошо хоть в две с половиной. И это за выкуп. Завязывался тугой узел экономических противоречий между крестьянами и помещиками. Получив свободу, они попадали в экономическую кабалу к помещикам. Но здесь же закладывались и причины имущественного разделения среди самих крестьян.

Вместе со строительством железной дороги, которая проходила по землям Елизаветы Александровны Барятинской, с каждым годом дорожала аренда земли. Если кто-то из крестьян мог недостающую землю арендовать у помещицы, то бедняки шли в батраки или уходили на заработки в город, а то и вовсе уезжали из села «в отход» на уборку урожая к другим помещикам.

Уроженец села Ильинка Кирсановского уезда митрополит Вениамин (Федченков) свидетельствовал об этом так: «…“своего” хлеба хватало на полгода. Нужно было остальное заработать у помещика “испольно”, из половины: земля и семена барские, труд крестьянский, урожай пополам. А овес с ярового – в продажу на прочее житье-бытье; или опять нужно было продавать свинку, овцу, телка, возишко сена с лугов или барских займищ. И так, люди “перебивались с воды на квас”, по пословице. <…> Брали самый дешевый надел. А он, с умножением семьи и разделами дробился все больше и больше. И перед крестьянами все грознее становился вопрос о безземелье. “Земли, земли!” – стонала страна... <…> У крестьян была какая-то вера, что будет “черный” (то есть земельный) передел. О земле ходила пословица, что она “ничья”, “Божия”, а не частных собственников. Слышались жалобы, что земли мало, “куренка выпустить некуда”. И другие пословицы говорили о нарастании в народном сознании мысли о тяжелой жизни бедняков и несправедливости, засилии сильных и богатых: “С сильным не борись, с богатым не судись”, “Бог правду видит, да не скоро скажет”, “Судился волк с кобылой, остался хвост да грива”, потому лучше уж “тише воды, ниже травы”. Но была еще вера в правду царскую: “За Богом молитва, за царем служба не пропадет”, но уже различался он от исполнителей: “Жалует царь, да не жалует псарь”».

Помещикам также приходилось нелегко. Как свидетельствует В.М. Андреевский: «Нельзя не признать, что реформа 1861-го года была так существенна и так глубоко радикально затронула хозяйственный уклад и организацию частновладельческих имений, что последствия ее ощущались в течение еще многих лет: вследствие отхода части земель во владение крестьян, пришлось менять разбивку полей; пришлось переносить и строить заново хутора, а иногда и саму усадьбу; пришлось обзаводиться живым и мертвым инвентарем, машинами, и пр. и пр… Все это требовало довольно крупных затрат, которые далеко не все помещики могли произвести в короткий срок <…> Не могу тут, между прочим, не отметить, что кроме реальных трудностей, связанных с переходом от дарового крепостного труда к вольнонаемному, над русским частно-владельческим хозяйством тяготела еще атмосфера всеобщего недоброжелательства, создавшаяся, думается мне, как результат затянувшейся крепостной зависимости крестьян. Привилегированное положение дворян-землевладельцев неизбежно должно было создавать много завистников. Не этой ли атмосферой недоброжелательства надо объяснить и тот удивительный “недосмотр” со стороны руководителей делом эмансипации [то есть освобождения], благодаря которому, в критическую минуту радикальной перестройки хозяйства, землевладельцы лишены были возможности путем долгосрочного и краткосрочного кредита получать необходимые средства. Снабжавший землевладельцев кредитом Опекунский Совет был, как нарочно, в начале шестидесятых годов, закрыт и вместо него, за недосугом, не было создано Земельного Банка, ссудами из которого можно было бы лишившимся дарового труда помещикам помочь обзавестись необходимым инвентарем и начать вести дело на почве платного труда. Таким образом, отсутствием подобного кредита, в критический момент переустройства хозяйства, был нанесен первый удар благосостоянию частновладельческого класса. Для получения денег приходилось обращаться к частному кредиту и платить ростовщические проценты. Я сам выплачивал последние взносы десятипроцентного займа, который был заключен моим отцом в первые годы после эмансипации».

В результате новых условий, в которые были поставлены помещичьи имения, происходил процесс так называемого «оскудения» дворянства. Доходы их катастрофически падали, а имения закладывались в банк, либо продавались. По числу частных владельцев землевладение в Кирсановском уезде в пореформенный период было больше крестьянское, а по площади земельных владений – дворянское. По сведениям, имевшимся в 1865 году и опубликованным в местных губернских ведомостях, всего частного землевладения в Кирсановском уезде насчитывалось 307764 десятин. При этом между дворянами было 51 % средних собственников, между купцами около 63% тоже средних, между мещанами около 68% мелких, а между крестьянами же около 96% мелких собственников.

Почти все бывшие государственные и помещичьи крестьяне получили наделы в общинное, а не в участковое или подворное владение. Их земельные наделы состояли из отдельных участков, а потому были чересполосные, то есть представляли собой небольшие части общего владения. Эти части («нарезки» земли) не имели твердых неизменных границ, какие должны быть у действительно отдельных владений. Разбросанность «нарезков» более или менее затрудняло хозяйство и увеличивало его расходы, но такое неудобство не смущало крестьян, привыкших вести общее хозяйство. У крупных же владельцев земля располагалась на более удобной части имений и составляла единое целое.

Крестьянин соседней, Воронежской губернии, так описывал крестьянскую «чересполосицу»: «Одна семья, получала, например, одну часть в 1-2 верстах от села, другую – в 5-6 верстах, третью – в 8-12 верстах, четвертую – еще дальше. Случалось, что поле, доставшееся по жребию, находилось в 15-16 верстах от села. Крестьянину нужно было потратить почти целый день только для того, чтобы доехать на него и возвратиться обратно домой. Такая большая трата времени на переезд снижала производительность труда, удорожала обработку земли, затрудняла уход за посевами и уборку урожая».

Определять чересполосный порядок «нарезки» крестьянам приходилось постоянно, ввиду числа едоков в семье. В Вячкинской волости ежегодно происходили переверстки наделов между семьями (с умерших на подрастающих работников) и вследствие этого ежегодно бывали жеребьевки на полях кому какой участок достанется. С увеличением населения, потребность в пахотных землях увеличивалась. Луговая площадь распахивалась и ее с каждым годом становилась меньше. От этого неизменно уменьшалось количество скота, потому что прокормить его становилось нечем.

Наибольшим вниманием со стороны хозяев среди всей домашней скотины пользовалась лишь лошадь, потому что «лошадью хозяйство держится». А корова если и не последняя, то и «не первая спица в колеснице» и считалась только «бабьим хозяйством». Овцеводство занимало третье место в крестьянском животноводческом хозяйстве из-за требовательности в кормлении и уходе, а также из-за материала (шерсть, овчина), который был так необходим для изготовления теплой одежды и обуви. Свиноводство же находилось на последнем месте и не рассматривалось как доходная статья. Таким образом, прокормить население могло только зерновое хозяйство, то есть собственно пахотная земля.

Отсутствие в достаточном количестве хороших лугов и выгонов, а также посева на полях кормовых трав, корней клубнеплодов заставляло скот крестьянских хозяйств влачить жалкое полуголодное существование не только в стойлояловый период, но и круглый год. Представители официальной власти губернии в лице уездных исправников и губернаторов в ежегодных отчетах отмечали истощение чернозема, недостаток или отсутствие в крестьянских хозяйствах необходимых для удовлетворения ведения скотоводства пастбищных, выгонных и сенокосных угодий, упадок скотоводства, демографический рост крестьянского населения, уменьшение крестьянских наделов. В отчете кирсановского исправника за 1878 год говорилось: «Крестьяне с минимальным наделом лишены возможности не только иметь какое-либо скотоводство, но даже заниматься хлебопашеством. Поэтому многие крестьяне вынуждены были нанимать земли у своих бывших помещиков, а иногда переселяться в многоземельные губернии». Таков был итог реформ.

***

Осталось сказать, как обстояло дело с властью на селе и в уезде в пореформенный период.

1 января 1864 года Александр II ввел в действие «Положение о губернских и уездных земских учреждениях» и временные к нему «Правила». Речь шла об органах местного самоуправления – земствах. Они не были включены в общий строй государственных институтов, а стояли «подле них, как отдельные государственно-общественные тела, не имеющие никаких органических связей с системой государственного управления».

Формировались земские учреждения путем выборов на основе имущественного ценза. Для всех двенадцати уездов Тамбовской губернии был установлен единый земельный ценз: землевладелец должен был иметь 200 десятин для получения права личного голоса и не менее 10 десятин для голосования через уполномоченных для выборов представителей в земские учреждения.

Земские депутаты избирались на три года в сроки, которые назначал министр внутренних дел. Гласные (то есть выбранные) не получали служебных преимуществ и денежного содержания. Звание гласного считалось просто почетным.

В уездных земских собраниях председательствовал уездный предводитель дворянства. Собрание из своей среды избирало земскую управу, которая состояла из председателя и двух членов. Однако число последних, по решению собрания, можно было увеличить до шести. Размер содержания председателю и членам управы определялся решением собрания.

Уездные и губернские собрания собирались один раз в году: уездные не позже сентября, губернские – декабря. Продолжительность заседаний для первых определялась в 10 дней, а для вторых – в 20. Земства должны были заниматься созданием продовольственных запасов, содержанием дорог, поддержкой местной торговли и промышленности, развитием на селе народного образования, здравоохранения, ветеринарной и агрономической служб, благотворительных учреждений.

Бессменным председателем Кирсановской земской управы с 1865 года, т.е. с момента ее открытия был Михаил Сергеевич Боратынский (1833-1880). Он проживал в своем имении в Маре, где занимался хозяйством и безвозмездно практиковал как врач. Членами управы были купец Е.Е. Селезнев и крестьянин Д.М. Пеннин.

В Кирсановское уездное земское собрание второго трехлетия входил и переехавший в свое родовое имение в селе Караул Борис Николаевич Чичерин (1828-1900). Среди собственников города Кирсанова самыми достойными оказались представители купеческого сословия, которые заняли все депутатские места. Сельские общества поручали представлять свои интересы дворянам и чиновникам. Из них трое были мировыми посредниками, т.е. председательствовали на избирательных волостных съездах. Были здесь и главы сельских администраций – волостные старшины, которые должны были представлять интересы крестьян.

Как можно уже догадаться, вся губерния была поделена на уезды, уезды на волости, а волости состояли из сельских обществ. После крестьянской реформы Вячка стало волостным центром. Во главе волости стоял голова, избираемый тайно выборщиками на четыре года. На выборах обязательно присутствовал земский начальник (или мировой посредник), который имел право на 12 шаров. Такой шар, выданный выборщику в руки, необходимо было опустить через отверстие в баллотировочном ящике в одно из двух отделений: правое избирательное (белое) или левое неизбирательное (черное). Голосование было тайным, потому что не было видно в какой из отделений выборщик положит свой шар. После голосования количество шаров в ящике подсчитывалось. Часто выборы заканчивались тем, что головой становился нужный высшему начальству человек.

Этнограф В. Бондаренко в «Очерках Кирсановского уезда» отмечает, что головы были важнейшими административными лицами в уезде: «Они представляли большей частью два типа: одни, из более бедных, ничем не дорожили и готовы были все сделать за полштофа, что для крестьян было еще не особенно разорительно; другие, из богатых, пользовались более осязательными подаяниями и наживали себе порядочное состояние. Особенные доходы давали головам питейные заведения. За то и самим головам предстояли не малые расходы: по словам многих из них, некоторые уездные чиновники по крестьянским делам, проигравшись в карты, ехали на ревизию по волостным правлениям, и догадливые головы, подавая книги, всегда всовывали в них по 100-200 рублей. Результаты ревизии в этом случае всегда оказывались благожелательными и голова, часто помимо желания крестьян, оставлялся административной властью на неопределенное время».

Примечательно, что по словам Бондаренко, в каждом селе лучшая изба отводилась под питейное заведение, и далеко оно узнавалось по гордо развевавшемуся красному знамени: «Знамя было не единственной принадлежностью кабака. В нем еще прибивались таблицы: одна – с оценкой водки, а другая – о курсе иностранной золотой и серебряной монеты, находящейся в народном обращении. Водка была недорогая, но, несмотря на дешевизну товара, большие подачки головам и немалую плату обществам, все же содержатели так наживались, что в короткое время приобретали состояния».

«Вторым после головы,если не первым, начальством был волостной писарь, – продолжает Бондаренко. На них часто жаловались крестьяне. Отсутствие умственных развлечений побуждало писарей прибегать к пьянству. Несмотря на это, писаря редко увольнялись от должностей, и, если часто замечались начальством в неисправности, лишь подвергались дисциплинарным взысканиям и в крайнем случае перемещению с высшей должности на низшую: из волостных – в сельские писаря, из сельских – в помощники волостного писаря. Волостные сходы, составлявшиеся, кроме должностных лиц, также из выборных от каждых 20 дворов по одному, собирались по непосредственному распоряжению правления, без особого разрешения окружного начальства. Каждая отрасль общественного дела, хотя бы и специальная, как например, оспопрививание, выполнялась под непосредственным наблюдением головы».

В сельском управлении служили старшина, староста, сборщик податей, помощник сборщика, который освобождался от мирских повинностей, смотритель общественного запасного хлебного магазина (куда ссыпали зерно для посева) и сельский писарь. На каждые 10-20, а иногда и более дворов, смотря по удобству, избирался сельский десятский, остававшийся в должности не более одного месяца, притом безвозмездно. Десятские отвечали за общественный порядок, определяли пришлых людей на ночлег, исполняли обязанности курьеров и т.п. Очередь им назначалась заранее, и кроме того, на случай болезни, выбытия или отлучки назначенных десятских, намечались несколько запасных кандидатов.

На крестьянских сходах решались все важнейшие дела сельского общества, касающиеся, например, починки мостов и дорог, зимних вешек на них, рубки леса, найма сторожей – стукальщиков, наказания виновных. Мужчин могли выпороть «по приговору», а женщин и стариков – посадить под замок. Все документы скрепляли печатью с приложением чернильного пальца. Сборщики податей делали пометки на ровной ореховой хворостине.

Ближайшим административным учреждением, ведавшим дела государственных крестьян, также было сельское управление, а затем волостное правление, которое пользовалось большой властью и также вершило суд. Лица, стоявшие во главе этих учреждений, пользовались привилегиями, для отличия носили при исполнении служебных обязанностей форменные кафтаны и, кроме освобождения от всякого рода натуральных и денежных повинностей (а голова и волостной писарь и от рекрутской повинности), получали немалое жалованье.

Грамотных на селе было мало, в основном это были представители духовенства и служащие конторы помещика. С организацией земства в Вячке была построена земская школа с одной классной комнатой. Ее посещали 10-12 учеников, в большинстве мальчики. Здесь грамоте обучал волостной писарь или тот же дьячок. Затем появились и учителя. Как раз на ремонт этой школы выделяла средства Мария Владимировна Барятинская.

Наконец, в 1885 году в Вячке было освящено новое двухэтажное здание церковно-приходской школы, выстроенное на средства кирсановского купца-благотворителя Николая Лукича Толмачева. По составу учащихся эта школа была женской, двухкомплектной, в которой обучалось в начале XX века до ста девочек. Но всеобщая грамотность в село придет еще не скоро.

***

Тем временем, Краснослободское (Ковылка) в 1863 году стало полноценным селом, так как здесь был открыт церковный приход при деревянном храме в честь Казанской иконы Божией Матери. В 1915 году при посещении села Тамбовским архиепископом Кириллом (Смирновым) отмечалось, что храм был тесен, но надежды на построение новой церкви нет, потому что «среди местных жителей замечается стремление выселиться на новые места». Это было неудивительно, если принять во внимание малоземелье. В 1864 году крестьяне села Краснослободское заключили выкупной договор с Елизаветой Александровной Барятинской. А два года спустя в списках о населенных пунктах Российской империи было указано, что «Краснослободское (Ковылка), сельцо владельческое, при речке Иноковке, Кирсановского уезда» насчитывало 118 дворов с мужским населением 469 человек, и женским – 462». По материалам 1911 года видно, что в селе уже было «дворов 200, душ мужского пола 787, женского пола 786, великороссы, земледельцы, имеют 1 десятину земли на душу».

При увеличении населения, одной десятины было мало. Отсюда и стремление выселиться на новые места. Бондаренко так описывал это процесс: «Чаще всего переходили в Оренбургскую губернию, которой отдавалось предпочтение по климатическим и почвенным условиям. Переселение давало тогда большие льготы и выгоды, и потому охотников находилось не мало. Когда крестьяне переселялись в другие местности, то остающиеся на прежних местах односельчане оказывали им пособие. Затем на месте прибытия новые жители размещались до постройки домов бесплатно на квартирах по окрестным селениям новой волости, где оказывалось гостеприимство, помощь, охранение от притеснений, и им назначались земельные участки для поселения. По прибытии на новую землю, имеющие возможность работать неотложно приступали к обработке и засеву полей и заготовляли потребное количество корма для прокормления в течение первой зимы переселенческого скота, для чего получали по распоряжению палаты готовые плуги, сохи, рабочий скот и семена из ближайших общественных магазинов, а кроме того некоторое количество леса для приготовления необходимого переселенческой партии на первый раз помещения. <…> Сверх всех пособий, предоставлялись следующие льготы: 1) слагались все недоимки прежних лет; 2) свобода от воинского постоя на 6 лет; 3) освобождение от рекрутской повинности в продолжение трех наборов со времени переселения, и 4) освобождение от платежа податей, денежных и натуральных повинностей на 8 лет, с тем, однако, чтобы последние четыре года после переселения платилась половина оброчной подати. Но нередко переселение производилось и помимо желания, по приговору общества за дурное поведение, за накопление казенной недоимки не менее двухгодового оклада податей и повинностей и вообще за леность, разврат и неблагонадежность в нравственном отношении. В этом случае выселяющие общества на свой счет снабжали выселяемых кормовыми деньгами, одеждой и платили все недоимки, какие на них накопились».

Поскольку барское имение находилось в Вячке, то в Ковылке обосновался приказчик. Он имел здесь собственную большую усадьбу, содержал огромные конюшни и разбил фруктовый сад. Кроме хлеба краснослободские (ковыльские) крестьяне выращивали лен и коноплю. Производили кирпич. В 1901 году из него была построена новая кирпичная земская школа. Но из-за бедности и занятости детей в хозяйстве не все могли закончить даже начальные классы. В период с 1901 по 1917 годы только около ста учеников окончили земскую школу в Краснослободском.

В 1867 году Саратовские и Кирсановские уездные власти стали хлопотать о постройке железной дороги. По проекту дорога пролегала через Краснослободск. Уже в июле 1868 года было получено разрешение на строительство, а в августе уездное земское собрание вынесло решение отпустить на него 50 тысяч рублей. Вскоре была организована и концессия.

Первый участок Тамбово-Саратовской железной дороги был открыт для движения до станции Умёт 9 августа (22 по новому стилю) 1870 года. Железнодорожная станция в Краснослободском послужила причиной того, что село было переименовано в станцию Иноковка. Поскольку в соседней Пензенской губернии существовал город Краснослободск, то случалось так, что военные части, посылаемые туда, прибывали в Кирсановский уезд. Даже в официальном издании Хозяйственного Департамента Министерства Внутренних дел «Россия в дорожном отношении» про город Краснослободск было сказано: «в настоящее время Краснослободск один из лучших городов Пензенской губернии, город лежит на двух линиях: Козлов-Саратов и Краснослободск-Инжавино Рязанско-Уральской железной дороги». Между тем, упоминаемый город Краснослободск лежал на 200 с лишним километров к северо-востоку от указанного села и станции. Чтобы покончить с этой путаницей было решено переименовать станцию Краснослободск в Иноковку, по названию лежащего в нескольких километрах к юго-востоку села Иноковка. Возникала новая путаница: наличие двух населенных пунктов с одним именем в непосредственной близости друг от друга. Однако железнодорожному начальству так казалось проще. В самом селе Иноковка при этом железной дороги не было, хотя планы проложить ветку были.

При новой станции Иноковка английским акционерным обществом «Братья Барсельман» вскоре было устроено предприятие для откорма, убоя и хранения птицы, а также для хранения яиц. Оно состояло из каменного склада и трех корпусов для выкорма кур, в количестве до 35 тысяч пар единовременно. Годовой оборот этой птицефабрики превышал 500 тыс. рублей. В год она закупала свыше 10 млн. штук яиц, 150 тыс. пар кур, 6000 пар уток, 4000 пар гусей и 10000 свиней. Все эти продукты вывозились прямо со станции за границу, преимущественно в Англию. В летнее время битая птица вывозилась для заморозки на станцию Ртищево, где у общества «Братья Барсельман» имелись свои холодильные камеры.

От станции Иноковка была проложена железнодорожная ветка к большому торговому селу Инжавино. Строительство железной дороги давало импульс к развитию торговли по всему Кирсановскому уезду. В 1911 году со станции было отправлено свыше 28 тыс. пассажиров и 907 тыс. пудов грузов, а прибыло 125 тыс. пудов. В отправлении со станции преобладали: «хлеб в зерне», мука, скот, яйца и битая птица, в прибытии – «хлеб в зерне».

В Сборнике статистических сведений по Тамбовской губернии за 1891 год говорилось: «Тамбово-Саратовская железная дорога, прорезавшая Кирсановский уезд с запада на восток, в средней его части, через г.Кирсанов, была вполне открыта для движения (по крайней мере, в этой ее части) в конце 1870 года. Другие замосковные железные дороги достигли ближайших к Кирсановскому уезду торговых пунктов Тамбовской губернии – Моршанска, Тамбова, Борисоглебска – в 1867 (к Моршанску) и в 1869 годах. Во все более раннее время, до открытия этих рельсовых путей, сельскохозяйственные произведения уезда, главнейшим образом, как и теперь, зерновые хлеба, достигали дальних центральных рынков и мест потребления больше всего через Моршанск, отчасти через Саратов и еще менее через Борисоглебск. Как известно от Моршанска было тогда в полном развитии судоходство по Цне и далее по Оке, связывавшее Тамбовские рынки с Москвой и Рыбинском. Через Саратов дальний волжский пароходный путь ведет к Рыбинску. От Борисоглебска был значительный сплав хлебов на юг по нижнему участку р. Вороны и по Хопру. Главнейшее значение для Кирсановского уезда имел Моршанский рынок, как ближайший передаточный пункт к Москве и Петербургу, притом связанный с Москвой дешевым водным путем. Цены Моршанского рынка были для хозяев Кирсановского уезда всего выгоднее. Но нужно заметить, что крайние северные хозяйства этого уезда отстоят от Моршанска на 60-90 верст грунтового пути. От южной части уезда Моршанск в 140-150 верстах. Не мало Кирсановского хлеба достигало Моршанска через промежуточные торговые пункты: из северных частей уезда через с. Пичаево Моршанского уезда (на 35 верст ближе Моршанска), из других частей уезда – через Кирсанов, через с. Инжавинье, частью через рынки Тамбовского уезда. Тамбово-Саратовская железнодорожная линия, стоившая Кирсановскому землевладению значительных платежей, вследствие принятого участия в гарантиях ее доходности, и теперь оплачиваемая этим землевладением годовой суммой свыше 30 тыс. рублей, без сомнения, решительно повлияла на доходность хозяйств Кирсановского уезда и много подняла здесь цену земельной собственности. Теперь через Тамбово-Саратовскую линию Кирсановский уезд связан разными рельсовыми путями не только с прежними главными пунктами его хлебного отпуска – с Москвой и Петербургом, – но и с другими портами Балтийского моря, из которых, напр., Ревель получил для уезда такое же значение, как Петербург. Необходимость везти хлеба за 100 и более верст на лошадях в Моршанск уничтожилась».

Хлебом торговали, в основном, крупные владельческие хозяйства. И порой получалось так, как было в неурожайные годы в Самарской губернии, когда барки с зерном шли по Волге на экспорт, где его можно было дорого продать, а местные бабы на берегу выли от бессилия и горя, не зная, чем прокормить своих детей зимой. Роль Волги в Кирсановском уезде выполняла железная дорога…

***

Помимо малоземелья, роста цен и истощения чернозема частой бедой на селе были пожары. Село Вячка, бывало, полностью или частично выгорало. Из-за этого, а также из-за того, что лесов становилось все меньше, дома стали строить из серого камня. Бутовый камень и сланец добывались в оврагах «Стойло» и «Елецкий».

2 мая 1897 года от пожара сильно пострадала Ковылка. Из 220 дворов целыми остались только 50. Корреспондент Тамбовских губернских ведомостей так писал об этом: «Пожар, начавшийся около вечерни, во время бури, в полчаса оставил после себя одни камни, груды золы и печные трубы. Погорело много хлеба, мелких животных. К довершению несчастья сгорело трое людей, из них один взрослый и двое маленьких. Обожженных насчитывается несколько десятков, из них пять с очень сильными ожогами направлены в ближайшую больницу г. Кирсанова». Сообщалось, что жители покорно и безмолвно переносили потерю своего добра. А местный священник отец Роман потерял не только все свое имущество и дом, но от тяжкого потрясения потерял безвозвратно и свое здоровье, так как вследствие случившегося пережил удар и у него отнялся язык, руки и ноги. Кирсановцы и окрестные жители как могли помогали погорельцам: снабжали их хлебом и строительным материалом.

***

Революционные события 1905-1907 гг. не обошли стороной Кирсановский уезд. В.М. Андреевский пишет: «Весной 1905 года в нашем уезде уже были крестьянские беспорядки: запахивали самовольно помещичью землю, травили луга, рубили лес, а одного дельного и энергичного старшину убили. Мне пришлось, в качестве уездного предводителя [дворянства], сопровождать вице-губернатора Суковкина, ездившего на усмирение. Весной 1905 года обходились еще без помощи войск; оканчивалось все арестом зачинщиков и строгим внушением остальным. Но пропаганда не дремала; а сельская полиция совершенно была бессильна следить за пропагандистами и улавливать их, тем более, что нередко эти пропагандисты были земскими служащими: агрономами, акушерками, школьными учителями и т.п.»

В октябре 1905 года беспорядки охватили весь восток и юг губернии. Особенно быстро они разрастались и были сильны в Борисоглебском и Кирсановском уездах, граничащих с Балашовским уездом Саратовской губернии, откуда, как выражался тамбовский губернатор В.Ф. фон дер Лауниц, «идет пугачевщина». В Кирсановском уезде в октябре-ноябре месяцах было разгромлено ровным счетом сто имений.

На следующий год, 22 июня 1906 года, случились беспорядки и в Ковылке. Причиной тому стало то, что князь Барятинский нанял работников для обработки своей земли из других сел за цену, на которую не соглашались местные жители. Как результат аграрной реформы Петра Столыпина в 1906 году в документах о Вячкинском имении сообщалось, что «было имение кн[язя] Барятинского в с. Вячка, куда ходили крестьяне на заработки, но его сдали в Банк и режут на отруба», то есть на выделенные участки земли для дальнейшей сдачи в аренду или продажи. Прознав об этом, около 500 человек местных крестьян направились в поле, чтобы прогнать пришлых работников. Управляющий вызвал полицию. Арестовали местного старосту, как ответственного, и хотели направить его для разбирательства в Тамбов. Узнав об этом, крестьяне осыпали стражников и пристава камнями. После ответных выстрелов люди разбежались, оставив на земле одного своего убитого односельчанина. Кровью порядок был все же восстановлен, но обида надолго засела в сердцах. Кирсановское имение Барятинских как единая хозяйственная единица прекращала свое существование.

Во время Антоновского восстания Вячка сразу же окажется в руках повстанцев. Для борьбы с ними на станции Иноковка будет оборудована из железнодорожного вагона бронелетучка с тремя орудиями. Во время одного из налетов на станцию, когда бронелетучки не окажется на месте, восставшие полностью ее сожгут. Сочувствующих советской власти расстреляют, а кого и с жестокостью порубят саблями…

КАЛАИС (НИКОЛЬСКОЕ). ХМЕЛИНКА.

В семи с половиной километрах к юго-западу от Пурсованья и немного севернее Иноковки, за большим заповедным лесом у реки Калаис раскинулось пригородное село Никольское. В начале XVIII века несколько служилых людей срубили здесь часовенку во имя святителя Николая, а уже в июне 1706 года в сельцо пришел жить и мирские требы служить поп Иван. Событие это нашло отражение в епархиальных окладных книгах и стало первым упоминанием села.

Само поселение расположилось будто на полуострове: с одной стороны – река Калаис, а с другой – Ворона. Оба берега покрыты лесом и по обе стороны тянутся заливные луга. Река Калаис хоть и незначительна, но для крестьян представляла большую пользу и помощь: к концу XIX века на всем ее протяжении были поставлены шесть водяных мукомольных мельниц, дающих ежегодного дохода до 900 рублей своим хозяевам. Кроме того, небольшая река при разливах орошала все прилегающие луга, отчего здесь родились обильные сенокосы, дающие необходимый запас кормов на зиму для домашнего скота.

Река Ворона разливалась по всей калаисской лесной даче в 600 десятин и способствовала росту лесов и ягоды. Наполняла водой калаисские озера, в которых, как и в самой реке, в изобилии водилась рыба. «Калаис» – значит, рыбная.

Местные жители, как и в окрестных селениях, были государственными крестьянами. Основными их занятиями были хлебопашество и торговля. В зимнее время, когда не было полевой работы, почти все торговали хлебом, который закупали в Инжавино, а затем продавали в Кирсанове. Иные промышляли мясом, рыбой, сеном и дровами, а некоторые отправлялись в извоз недели на три-четыре, а то и более, со своими лошадьми и подводами, перевозили хлеб из Кирсанова в Москву.

В начале XIX столетия некоторые жители села выселились в отдельный поселок, который получил название Хмелинка. Там переселенцы образовали свой церковный приход. Село располагалось далеко от Калаиса на берегах реки Хмелинки на расстоянии примерно 16 километров (по прямой) к западу от Кирсанова. Местность здесь была покрыта густыми, дремучими зарослями, увитыми хмелем. Крестьяне из окрестных деревень ходили его собирать и целыми тюками отправляли в город. Торговля хмелем была выгодной, а потому поселенцы здесь и осели.

Сельцо оставалось вольным, хотя его и окружали барские села с крепостными: Рачиновка, Можарово, Дубки. Но бывало, что и оттуда кто-нибудь бежал в Хмелинку. Так, рассказывали, что из села Несвитчено прибежала шестнадцатилетняя девушка и просила старосту укрыть ее от надругательств барина. На ее защиту встали местные крестьяне. Помещик отступился, и она так и осталась жить в Хмелинке. Вскоре ее выдали здесь замуж.

Хотя село и было вольное, но жили не богато. Дома строили из самана, белье стирали золой и глиной. Как и везде в таких селах, главной властью здесь были староста, сборщик и писарь.

Тем временем, с постройкой железной дороги молодежь из села Калаис стала уходить работать на «железку». Знание дела, ловкость и расторопность, а также трудолюбие калаисцев стали известны всем железнодорожным мастерам от Тамбова до Саратова. Молодых сельчан специально приезжали нанимать из-за Волги по 50 и более человек, платили хорошее жалованье. Ежегодно в разные места уезжало на заработки по несколько сот человек.

В путевых заметках 1869 года А.Н. Минх так описывал виденное им при подъезде к Кирсанову: «На 18-й версте начинается село Хмелинка. Около почтовой станции поставлены качели, кругом которых собралась красная толпа парней, баб и девок. До Кирсанова оставалось 20 верст. Посреди леса, в глубокой ложбине, течет к северу речка Хмелинка, на ней мельница, и верстах в 3-х севернее села она впала в речку Калаис, последняя началась около границ Тамбовского и Кирсановского уездов.

Выехав из селения, влево открывается ложбина Калаиса, текущего с запада на восток и впадающего в реку Ворону при селе Никольском (Калаис). По скату возвышенности левого берега видны частые перелески, а по речке мельницы; дорога идет по версте по правому ее берегу. Мы обогнали огромную артель рабочих, идущих на Саратовскую железную дорогу. На 6-й версте переехали мы ручей, текущий в глубоком логу и впадающий в Калаис; дальше почтовая дорога подходит к проектированной железной и идет около нее, почти рядом; работа кипит по ней и здесь; по 9-й версте поставлено много шалашей и балаганов, навалены грудами тысячи тачек и около всего кишит народ, стягивающийся с воскресного отдыха на новый труд с завтрашнего раннего утра. Вдали показалось Никольское (Калаис), не доезжая версты до него, стоят опять шалаши, в которые сходятся рабочие. Верстах в 13 от Хмелинки начинается село Никольское (Калаис) Кирсановского уезда, при впадении р. Калаиса в Ворону, государственных крестьян; вправо остается волостное правление, хлебный магазин и небольшая деревянная церковь; за селом сейчас же открывается вид на Кирсанов, до которого 6 верст: вправо виден песчаный берег реки Вороны. Мы переехали мостом и отвратительной гатью Калаис, впавший около села в Ворону. Дорога пошла низменностью; слева потянулась возвышенность от берега Калаиса, на продолжении которой стоит Кирсанов; справа – небольшая песчаная возвышенность противоположного берега Вороны; вдали виднеются села».

Близость к городу, артельное производство, отходничество в дальние города на заработки крайне неблагоприятно влияли на местную жизнь. Уже к началу XX века появляются сообщения о безграмотных, бездействующих начальниках в Калаисе. О крестьянах, известных под именем «мироедов», которые каждый праздник по окончании обедни собирались в сельскую расправу и ради выпивки делали какую-либо «общественную» продажу, а при продаже «общего» имущества пропивали денег на 40 или 60 рублей, что по тем временам было немалой суммой. Некоторые крестьяне открыто называли местное административное учреждение не расправой, а «винной лавкой», около которой находился общественный сад, где сельские начальники вместе со «своими людьми» довольствовались приятным сном под тенистыми деревьями у всех на виду, ничего и никого не стесняясь. В течение года местная администрация со своими «мироедами», – сообщал калаисский корреспондент в губернскую газету, – пропьет бывало до двух тысяч рублей общественных денег, да столько же и своих приложат.

Бондаренко свидетельствовал: «Растлевающая основы нравственности водка начинает употребляться с крайне раннего возраста: мужчинами – с 15, а девушками – с 12 лет, хотя питье водки для девушки считается предосудительным, а для женщины – позволяется пить умеренно. Являться одному пьяным на улице зазорно, а в компании извинительно: говорят, человек загулял ради дружества, компании. Доселе пьянство со стороны суда не получает никакого возмездия, хотя его последствия сказываются и в ущербе хозяйства, и в упадке нравственности. Общество, видя мотовство своего сочлена, не принимает никаких мер и не пользуется предоставленным ему правом наложения опеки за расточительность. Горемычное положение экономического быта еще не составляет причины пьянства; она коренится главным образом в примере других. Вначале молодежь пьет, глядя на старших, из желания вкусить запретный плод, а затем постепенно втягивается, стараясь заслужить репутацию здорового выпивателя. Немало способствует укоренению вредных привычек обычай, по которому на всех свадьбах, крестинах, похоронах, годовых и престольных праздниках обязан выпивать каждый, достигший указанного нами возраста».

При бездействии сельских начальников в Калаисе, мельничные оброки (налоги) не взыскивались. И это при том, что за самими крестьянами числилась большая недоимка по выкупным платежам, которая до того возросла, что у некоторых всего имущества не доставало на ее покрытие. Чувствовалось резкое имущественное расслоение на богатых и бедных, сказывалось близкое влияние города, где приветствовалась предприимчивость и нажива.

В 1871 году сельчанами все же была поставлена в Калаисе новая двухпрестольная церковь взамен сгоревшей. Главный престол, по-прежнему, был освящен во имя святителя Николая. Но по словам местного благочинного, прихожане не отличались усердием к церковной службе, в особенности мужское население: «черствые загрубелые сердца богатеев, – сообщалось в его отчете в епархию, – окончательно заела купля и продажа».

При церкви была создана школа, где церковные служители стали первыми ее учителями. Школа была бесплатная и в первое время желающих учиться в ней нашлось предостаточно. Учились не только мальчики, но и девочки. Прихожане, как ни были чужды образованию, оставались довольны. Сельское общество дало помещение для школы и снабдило ее надлежащими книгами. Число учащихся в первый год обучения достигло 100 человек. А спустя два года некоторые ученики выучились читать по слогам и почти все успевали выучить наизусть молитвы, вывешенные на картоне в помещении школы.

Была в селе и своя земская школа, но просуществовала она, по-видимому, недолго. Из-за нерадения и слабого правления сельского и волостного начальства, о чем говорилось выше, школа была закрыта. В сельском обществе исчезла даже мысль об образовании. Старики приняли привычку отговариваться: «Наши деды не знали этой беды, да ведь жили и хлеб ели».

После революции власть в селе сменялась несколько раз. Давала о себе знать близость города и железной дороги. В ночь с 15 на 16 апреля 1921 года немалое число конных повстанцев-антоновцев ворвались на Соборную площадь Кирсанова со стороны Калаиса с криками: «Даешь Кирсанов!» Но уже к утру отступающая конница под пулеметным и ружейным огнем вязла и тонула в болоте между железнодорожным полотном и дорогой на Калаис. Сколько их было, уже никто не посчитает.

Сменились «мироеды» «комбедами», обирались до нитки крестьянские хозяйства в ходе продовольственной разверстки и вновь наживали свое богатство в период новой экономической политики, когда была разрешена свободная торговля. Уроженец села Краснослободское выдающийся дипломат Владимир Семенович Семенов, жившие детские годы в Кирсанове, так вспоминал об этом времени: «Кончилась голодовка, и в зиму на 1923 год поехали мужики из окрестных деревень на базар и ссыпные пункты в Кирсанов с зерном, картошкой, мукой и скотиной. Один такой ссыпной пункт нэпмана был рядом с нашим двором: туда длинной очередью стояли сани с продовольствием. Чтобы прокормиться, мама устроила из нашего домишки постоялый двор. Мы убрались спать на чердак, а кругом и в доме, и во дворе все заняли мужики со вшами, лошадьми, пьяным говором и ловлей воров. Мама готовила им из их продуктов пищу, от которой перепадало и нам, и я хорошо помню обжорные и запойные лукулловы ночи, особенно в масленицу, когда устраивались своего рода соревнования, кто съест больше блинов или выпьет браги (или самогонки), и съедали по 50-60 и больше блинов с топленым маслом, воблой, сельдями, сметаной, потом икрой и пр., и пр. Мама и ее помощницы только успевали печь и подавать на стол всю эту снедь, а днем убирая уцелевшую и побитую посуду, тихо жаловались на что-то, были и синяки. <…> Базары становились людными, торговали по местным понятиям всем, почему-то запомнилось торговля лошадьми. Как осы у гнезда, гужевали вокруг базара люди. Случались дикие сцены, когда ловили воров или конокрадов. Толпы облепляли тогда места, внутри которых кого-то били. Причем били всем, чем могли, иногда, говорили, на смерть. И потом с хладнокровным видом исполнивших акт правосудия расходились, а что оставалось в центре я не смотрел, боялся смотреть».

Новая экономическая политика советского государства продлилась недолго. Уже в середине 20-х страна пошла по пути планово-директивного развития индустриализации и коллективизации. Единоличные хозяйства сменились коллективными. А колхозы, в конце концов, убили всякую личную заинтересованность крестьян в развитии сельского хозяйства и торговли. Все крестьяне переходили теперь в разряд сельских работников или сельских тружеников. Эпоха кирсановских земледельческих поселений заканчивалась.

СОКОЛОВО

Село Соколово, расположенное на севере Кирсановского уезда, получило свое название от владельцев Соколовых и впервые упоминается в документах второй ревизской сказки (переписи) 1745 года как деревня. Населяли ее однодворцы, дворовые люди и крепостные крестьяне помещиков, из которых на 1745 год известны: прапорщик Христофор Татищев, имевший несколько душ крепостных, доставшихся ему по наследству от офицера Михаила Соколова; вдова Наталья Екимова, которая имела дворовых и крестьян, полученных по наследству от деда – капитана Григория Соколова; помещица Татьяна Борисова, чьи дворовые и крестьяне также проживали в Соколово. Всего за помещиками здесь числилось 420 душ, за однодворцами – 26.

В «Экономических примечаниях Кирсановского уезда», составленных в конце XVIII в., записано, что село «Никольское, Соколово тож», с деревнями Михайловкой и Александровкой принадлежат княгине Татьяне Михайловне Мещерской, Савве Александровичу Соколову и другим мелким помещикам. Домов в селе было 99, а общее население составляло 995 человек. Само село располагалось узким поселением по берегу реки Малой Иры, впадающей в Ирку, которая затем впадала в Ворону.

Первая церковь в селе была выстроена в 1790-м году тщанием княгини Мещерской и освящена в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Правда, возникает вопрос, почему второе название села было Никольское, если церковь в селе именовалась Рождество-Богородицкой. Возможно, что до этого в Соколово существовала часовня, и освящена она была в честь св. Николая Чудотворца. Иначе объяснить происхождение второго названия села никак нельзя, так как среди первых и последующих владельцев Соколова не встретишь помещиков с именем Николай. Да и село тогда наверняка бы называлось Николаевка, а не Никольское.

В первой половине XIX века среди помещиков округи особенно выделялся Муравьев-Апостол, имевший земли в селах Соколово, Чуповка и Кандаурово. В середине 50-х годов XIX в. он продал свое имение помещикам Вальдгардт. Есть основания полагать, что это были липецкий врач Иосиф Петрович Вальдгардт и его сын липецкий штабс-лекарь, кавалер Николай Иосифович Вальдгардт. Так или иначе, но в 80-х годах XIX века в качестве владельца Соколовским имением уже значится надворный советник Петр Иосифович Вальдгардт. Сам Петр Иосифович со всей семьей приезжал в имение в Соколово лишь летом. Здесь он выстроил большой трехэтажный дом с балконами, разбил сад, в 1858 году перестроил заново церковь, а в 1863 году – построил в селе школу. Из 138 господских домов Кирсановского уезда в 70-90-х годах XVIII века большинство были одноэтажными и деревянными. На этом фоне барский дом в Соколово выглядел довольно примечательно.

В 1893 году Петр Иосифович завещал имение жене своего сына потомственного дворянина Леонида Петровича Александре Ивановне Вальдгардт. У Леонида Петровича и Александры Ивановны было пятеро детей: Петр, Иван, Александр, Сергей и Анна. Третий сын Вальдгардта Александр Леонидович оказал большую помощь в постройке нового храма в селе. Он же значился здесь и церковным старостой. Здание церкви, построенное в 1895 году, было деревянным, но на кирпичном фундаменте, с колокольней. Вокруг – деревянная ограда на каменном фундаменте и старое кладбище, огороженное деревянной изгородью. Престолов в церкви было три: главный – в честь Рождества Пресвятой Богородицы, правый в честь Архистратига Михаила, а левый освящен не был. Церковное здание сохранилось до нашего времени. На месте ограды и кладбища не осталось и следа.

В ходе реформы 1861 года у крестьян Соколовской округи отрезали часть земли (в среднем до 19%). И если до реформы на душу приходилось по 3 десятины, то после – по 2,6 десятины. Остальную часть полагавшихся им наделов, они должны были выкупать у помещиков. Но большинство соколовцев выбрало вариант с дарственными наделами. В округе насчитывалось одиннадцать крестьянских общин, только одну из которых составляли бывшие государственные крестьяне, другие же были бывшие помещичьи. Помимо экономии Вальдгардт (до 1000 дес. земли) существовали хутора помещиков Соседова, Захарова и Дурново, которые отстояли от села в 3-5 верстах.

В сборнике статистических сведений по Тамбовской губернии за 1886 год говорилось: «Крестьяне самой большой общины с. Соколова (бывш. Вальдгартд) пришли к решению о переделе земли по наличным душам после долгих споров между собой. При получении надела по уставной грамоте они распределили землю душевыми паями, но не по числу ревизских душ у каждой семьи, а соразмерно с числом действительных работников. Когда земля стала подниматься в цене, многие домохозяева стали требовать наделения им земли по числу записанных у них душ мужеского пола в ревизской сказке. Община стала распределять душевые наделы пропорционально числу едоков в каждой семье, выходило приблизительно по два надела на 5 едоков. Ежегодно приходилось менять раскладку наделов и это не обходилось без ссор. Чтобы прекратить эти ссоры и отменить ежегодные перекладки наделов с одних семейств на другие, большинство сельского схода решило произвести коренной передел полей по наличным душам муж. пола на 6 лет. Требуемое для этого законом согласие большинства в 2/3 голосов схода было достигнуто только в 1881 году, после чего и состоялся передел. Крестьяне еще объясняют, что такое большинство у них составилось только благодаря наделению землей остававшихся прежде без наделов семейств отставных (Николаевских) солдат. – В некоторых общинах волости (Беклемищевка, Измайловка, Синие-кусты) практикуется жеребьевка на поля через три года, или через 5 лет».

В 1897 году в губернских ведомостях корреспондент под псевдонимом Иван Протопопов так описывал историю и быт села в пореформенное время: «При крепостном праве наше село состояло за помещиком Муравьевым-Апостолом, а перед уничтожением крепостничества, по покупке, перешло к г. Вальдгардт; село довольно обширное, сплошь раскинутое по оврагам, вследствие чего сложилась даже пословица: “Соколово леший в кузове нес и по этим оврагам растрес”. В селе один храм с двумя причтами священно-церковнослужителей, другой маленький храм, временно и наскоро устроенный по случаю сгоревшего в 1893 году храма, в котором ныне совершаются краткие богослужения и отпевание умерших, а в трапезной, отгороженной капитальной стеной – помещается церковно--приходская школа. Кроме ее в селе существует с давних времен и земская школа; в обоих школах до двухсот учащихся, так что в настоящее время уже большая половина грамотных, безграмотные же, оставшиеся еще от крепостного права, поведением и нравственностью чуть ли не превышают первых; но, к сожалению, те и другие в материальном отношении опустились до последней ступеньки, и нельзя сказать, чтобы они, как говорится “зашиблись” – нет! Этому греху они почти не повинны, а со введения земских начальников даже и безгрешны; страдают же они и страдали иным недугом – разделом, а разделы происходят оттого, что поздние выходят ранними, а ранние свое время – по выражению поздних – отжили, следовательно, общего между ними не может быть, потому что те просвещены, а эти пребывают во тьме, почему, применяя к себе изречение Св. Писания (и разумеется в превратном смысле) “кое общение света со тьмой”, пускаются в разделы, иной раз оставляя без помощи – не только престарелых родственников, а даже родителей и затем, хотя в редких случаях, – мужья жен, а жены мужей. Смотря на все это, старики только ахают и руками разводят, говоря, что в их времена подобного не бывало: “живали семейно, в полном довольстве, во всем подчиняясь главе семейства, а о супружеском бегстве и понятия, и даже слухов, – не бывало; жилось раздольно. А теперь, по одиночеству и дела-то не спорятся: к труду стали менее прилежны, работают только в летнее время, а зиму пребывают бездеятельно, потому-ли что не имеют, как бывало, хорошего зимнего платья, или потому, что не бывает в зимнюю пору излюбленной, в нынешнее время, поденной работы, или просто не хотят работать”. На подрядные и издельные работы молодежь действительно не особо охотно нанимается.

И так в зимний, каникулярный период каждый вечер, исключая предпраздничных, старый от скуки, а молодой от нечего делать – собираются в так называемый “клуб” (сборная изба), где и ведут разного рода беседы».

Кроме посиделок в селе был и другой культурный досуг. 29 октября 1894 года епархиальной властью здесь были разрешены так называемые народные чтения под личной ответственностью законоучителя Соколовского земского училища священника Иоанна Виноградова. Они проходили в здании земской школы. Возникновение народных чтений в Соколове было не случайным явлением. Чтения составляли естественный переход от школьных литературных вечеров, которые и раньше изредка устраивались в местной школе, но с 1892 года получили более систематический характер, благодаря участию в них местной интеллигенции и родителей учеников. Так как программа чтений на этих вечерах составлялась применительно к возрасту школьников, для которых эти вечера и предназначались, то естественно, что она не вполне удовлетворяла взрослых посетителей, почему и явилась мысль об устройстве публичных народных чтений для них. Осуществлению этой мысли помогло то, что при школе имелся диапроектор («волшебный фонарь»), приобретенный для нее помещиком Вальдгардт. Он фактически освободил крестьян от содержания школы. В течение 23 лет Вальдгардт содержал ее на свои средства, снабдил всеми ученическими принадлежностями и платил жалование учителям. Кроме того, на его счет они в школе и кормились. В неурожайные годы все школьники питались в школе за счет Вальдгардта. Была при школе и своя бесплатная библиотека. Но ни для кого не было секретом, что с ранней весны, до поздней осени при школе не оставалось ни одного ученика. Только старшие с большим трудом дотягивали до экзаменов и то не без исключений. Все были заняты в сельском хозяйстве.

Хотя в Кирсановском уезде аграрные беспорядки 1905-1907 гг. и отличались наибольшим размахом, в Соколове они вылились только в отдельные сходки крестьян. Были, однако, случаи поджогов и угона помещичьего скота, но не в таком массовом порядке как в других частях губернии. В ходе аграрной реформы зажиточные крестьяне поспешили выйти из сельской общины. Отдельные их них стали выселяться на хутора. Так вокруг Соколова возник Демидов хутор, Ивлиев хутор, Захаров хутор, а потом и поселки: Сады и Отруба. На Отруба выселялись крестьяне не только из Соколова, но и из Кобяков, Царёвки.

Изменения, произошедшие за эти годы в сельском хозяйстве хорошо описывает В.М. Андреевский: «Прогресс в России во всех областях человеческой деятельности за пятидесятилетие с 1861 до 1914 гг. был изумительный. Если взять одну мою жизнь, то амплитуда разницы между последними днями царской России и не столь уж далекими днями моего детства покажется для одной человеческой жизни просто невероятной. <…> Я помню, еще до поступления моего в лицей, ребенком лет 7-8, т.е. в 1865-6 годах, я в дубленом полушубке ходил в ригу смотреть на молотьбу ржи. Молотили бабы цепами. Морозный, солнечный день; в огромной риге ворота раскрыты настежь; баб – целый полк; стоят рядами, поют и колотят и подбивают так ловко цепами ржаные снопы. Это в то время был единственный способ молотьбы хлеба. Вскоре появились гужевые молотилки, потом топчаки и, наконец, паровые локомобили со сложными молотилками. Такой же быстрый прогресс наблюдался и в севе. От ручного сева в разброс перешли к рядовым сеялкам; и в уборе: ручная косьба и жнитво заменены конными жатками и косилками с конными граблями. Крестьяне отставали от частных землевладельцев. Причина их отсталости была ясна: коммунистический [от слова коммуна - община] строй общинного землепользования беспощадно тормозил нормальное развитие всякого дела. Замечу тут, что более быстрая молотьба хлебов паровыми молотилками произвела радикальный переворот в нашем зерновом хозяйстве. Уж я не говорю про молотьбу цепами, которая продолжалась всю зиму, причем растрата зерна была колоссальная, ибо хлеб в конках с поля везли на гумно и складывали в скирды; из скирдов снопы везли в ригу, где они молотились. Такая троекратная нагрузка, перевозка и разгрузка основательно околачивала колосья, и можно считать, что процентов тридцать зерна осыпалось и гибло по дорогам и на гумне. Эту первобытную процедуру я смутно помню в виде детских впечатлений: помню певших баб, молотивших в риге цепами; помню овинщиков с которым я был в большой дружбе – они вили для меня из конского волоса петли для силков, которыми я ловил синиц… Но вся эта поэзия канула в лету и когда я, года два спустя, став лицеистом, приезжал в деревню, то по хуторам уже гудели барабаны конных молотилок. Но все-таки без овинов еще не могли обходиться, ибо с молотьбой не могли управиться до осенних дождей, – приходилось хлеб сушить. Однако, сушили его уже не в снопах, а в зерне, почему и растраты его при таком способе было меньше. И только с появлением паровых молотилок стали успевать обмолачивать весь урожай за ведро [до дождей]. Растраты зерна стали еще меньше, т.к. копны с пола стали подавать прямо к молотилкам, минуя складывание в скирды.

В последние годы царской России перед зловещей войной, всколыхнувшей всю муть русской жизни, в которой захлебнулась Россия, прогресс во всем шел гигантскими шагами. И в частности меня, как сельского жителя, необыкновенно интересовало и радовало процветание крестьян, вышедших на отруба. Эти «Столыпинские хуторяне», как их называли, мелкие земельные собственники, начинавшие крепнуть и богатеть со сказочной быстротой, рисовались мне в моем воображении незыблемой основой будущей Российской Империи со столицей где-нибудь на берегах Волги, а может быть и Иртыша. Детей этих полноправных граждан российских перестали бы учить шаркать ножкой перед лживым девизом “Liberte, Egalite, Fraternite” [«Свобода, Равенство, Братство» – лозунг французской революции], а учили бы их русской истории и значению и смыслу российских государственных установлений и русских законов. Их девиз был бы: «Верность, порядок, справедливость». Отечество, законность».

К 1914 году численность Соколова составила 2902 человека. Часть крестьян при распаде сельской общины разорилась и ушла в город, продав свою землю зажиточным крестьянам, часть пыталась переселиться на другие земли. Основанная же масса населения, конечно, оставалась на месте. К 1914 году численность Соколова составила 2902 человека. В селе существовали две школы (церковно-приходская и земская), амбулатория, ветеринарная больница, агрономический участок, продолжало действовать Соколовское кредитное товарищество. В целом, Соколово нельзя было назвать бедным селом.

Во время Германской войны из села на нужды фронта, как и во многих других местах, реквизировали лошадей. Цены на продукты питания стали стремительно расти вверх, налоги увеличивались. Крестьяне все чаще высказывали недовольство своим положением

Лето 1917 года прошло спокойно. Изредка лишь приходили извещения об убитых, особенно после наступления на фронте, да стали в село прибывать дезертиры, которые рассказывали об обстановке в стране. К осени крестьяне все чаще стали поговаривать о том, что надо бы забирать землю у помещиков и делить ее. Находились смельчаки, которые в отдельных местах на свой страх и риск запахивали помещичьи земли. И вот поздней осенью 1917-го по селу прошел слух, что власть в Петрограде вновь сменилась.

Старшего помещика Леонида Петровича Вальдгардт в Соколово уже не было (его убили в Москве в февральскую революцию 1917 года). Вскоре и сыновья его покинули родное имение. Из фамилии Вальдгардт, впоследствии, был известен лишь Павел Петрович. Он родился в Санкт-Петербурге в 1904 году в семье Петра Леонидовича Вальдгардт. Окончил центральный музыкальный техникум, где впоследствии и преподавал. Последний из Вальдгардтов стал известен благодаря сочинению музыки к спектаклю «Кошкин дом», а также другими своими музыкальными произведениями. В 20-е годы он входил в кружок ленинградской интеллигенции Г.Г. Тайбалина в Петрограде, а в мае 1929 года по делу организации «Воскресенье» получил три года лагерей и был сослан на Соловки. Дальнейшая судьба Павла Петровича не известна, как не известна судьба и остальных дворян Вальдгардт. В бывшем помещичьем доме в Соколове вскоре расположилось местное управление и школа. Церковь будет приспособлена под местный «Дом культуры».

КУРОВЩИНА (СЕРГИЕВСКОЕ). ВОЛХОНЩИНА. УСОВО. КУДРИНО. ПОДВИГАЛОВКА. СУРКИ.

Впервые о селе Куровщина говорится в документах ревизской сказки 1719-1722 гг. В то время село называлось «Сергиевское», «Мамыловы кусты тоже» и было заселено однодворцами, их дворовыми людьми и крепостными крестьянами. В 1722 году здесь проживало 68 однодворцев в 18 домах. Кроме них в селе жили 19 помещиков, из которых самым крупным был стольник Борис Афиногенович Числищев.

В «Экономических» примечаниях Кирсановского уезда конца XVIII века отмечается, что в селе Сергиевском уже было 156 крепостных крестьянских домов с населением 1564 человека принадлежавших графу Федору Алексеевичу Апраксину.

Тогда же, в 1798 году в селе Куровщина была построена новая церковь во имя иконы Божией Матери «Скоропослушница», а официально епархиальными властями приход открыт в 1801 году. В приходе было 9 деревень: Усово, Ивановка, Спокойное, Сурки, Тютчевка, Земновка, Першиково, Волхонщина, Кудрино. Владельцами имений здесь были: графиня Шиловская, Крючкова, Сосульникова, Давыдова и Петухова. Земли последних были, в основном, купленные.

В 1879 году на средства купца Куприянова в селе была выстроена деревянная церковь с тремя престолами. Вокруг церкви высажена аллея. Рядом с прудом расположилось кладбище. Захоронения знатных людей производились на территории храма. Здесь сохранился лишь склеп графа В.С. Шиловского. Ранее о его захоронении напоминал надгробный камень, где на черном мраморе была выбита надпись: «Граф Владимир Степанович Васильев-Шиловский. Родился 11-го января 1852 года. Скончался 25-го июня 1893 года». По воспоминаниям старожилов села Куровщина, тело умершего графа несли на руках со станции Ломовис. Женщинам раздавали платки, а мужчинам – рубахи.

Село Усово было любимой «летней резиденцией» Петра Ильича Чайковского, друга Шиловского, где композитор гостил каждое лето в период с 1871 по 1876 гг. Поместье Шиловского стало для него «центром постоянного влечения». Здесь он работал над созданием 2-й и 3-й симфоний, фантазии «Буря», операми: «Опричник», «Кузнец Вакула» («Черевички»), «Евгений Онегин», балетом «Лебединое озеро», фортепианными пьесами «Ноктюрн» и «Юмореска».

Однако пращур Василия Степановича Шиловского снискал в отличие от своего потомка не добрую, а дурную славу. Связано это было с дикими временами крепостничества, когда в Усово вершил дела управляющий имением штабс-капитан Трубников. Иван Иванович Дубасов, разбирая не одну кипу документов губернского архива, свидетельствовал о бесчинствах Трубникова так: «Грозный управляющий Трубников, с согласия помещика, выгонял на работы и 60-летних стариков, и беременных женщин. Даже дети, мальчики и девочки с 10-летнего возраста, были обязаны работать на помещика. Первые вязали невода для продажи в пользу помещика, а вторые пряли пряжу. Словом, и старые и малые находились, по словам свидетелей, в беспрестанной барской работе. Утомляя крестьян Шиловского непосильными работами, Трубников в то же время, с согласия помещика, слишком жестоко наказывал их. Менее виновных он собственноручно бил толстой нагайкой, а тех, которые, по его мнению, заслуживали высшей меры наказания, он приказывал сечь розгами, после чего иссеченные места вспрыскивали водкой и посыпали солью… Таким жестоким истязаниям Трубников подвергал даже 70 и 80-летних стариков.

Кроме тяжелых работ, крестьяне г[осподина] Шиловского много терпели от чрезвычайных поборов. В его имениях с тягла собирали «по барану, гусю, утке, курице, по пуду свиного мяса, по 3 фун. коровьего масла, по 22 яйца, по 7 воробьев и голубю, по 10 арш. холста, если женщины аккуратно ходили на барщину, или по 40 в противном случае.

Вследствие всех этих притеснений, крестьяне Шиловского совершенно обеднели и многие из них пошли по миру».

А выяснились все эти обстоятельства следующим образом. Летом 1827 года в Усово вернулся с воинской службы старый отставной солдат Григорий Спиридонов, прослуживший рекрутом 30 лет. Оказалось, что в его столь долгое отсутствие управляющий прижил с его женой трех детей, а хозяйство несчастного все распродал. Старому солдату негде было даже доживать свой век. Родные братья согласились его принять к себе, но помещик не пожелал этого и прогнал Спиридонова к прежнему его помещику Апраксину. Тут случилось еще одно несчастье. Беременная дочь Спиридонова Настасья Григорьевна работала во время работ на господском поле почувствовала себя плохо и стала отпрашиваться у управляющего Трубникова домой, чтобы родить. Он ей не поверил, заподозрил в лености и начал бить. Через три дня с ней случился выкидыш, и она умерла. Тогда Григорий Спиридонов отправился искать правды у царя в Петербург. Там он подал прошение на высочайшее имя следующего содержания:

«Прикащик нашего барина, штабс-капитан Трубников, женщину, Настасью Григорьеву, замучил до смерти; после ея осталось трое детей малолетних. Еще над солдаткою надругался, бьет ее палкою. С моей женой троих детей прижил, а меня гонит вон из дому родительского. Я г[осподину] кирсановскому исправнику три раза доносил, а меня бранят скверными словами. А я вашему императорскому величеству служил беспорочно служил 30 лет. У моей дочери, беременной женщины, прикащик выбил младенца и сама умерла. Все отняли у меня с 5 братьями, имущество тысяч ни 13: 9 одоньев хлеба, ульи с пчелами, скотину, дом и прочее…»

На это прошение затеяли следствие. Но Шиловский и Трубников скрылись. А последний даже притворился больными и прислал в следственную комиссию медицинское свидетельство о болезни. Шиловский даже пытался затормозить следствие, обвиняя Спиридонова в дерзких словах против губернского начальства и прочее. Но это не помогло. Почти все крестьяне в своих показаниях говорили, что «прежде, во владении помещика Апраксина, они состояли зажиточными, а теперь пришли в упадок от чрезмерных и непорядочных работ». Их заставляли работать в праздничные и воскресные дни. Даже ночью. При всем своем желании крестьяне не могли бывать даже в церкви. «Раз так было, – показывали крепостные при следствии, – что крестьяне деревни Синявки и на святой неделе пахали, а из 55 человек села Усова только 10 сего 1827 года говели, прочие же не имели на то время.

Чем закончилось следствие, Дубасов так и не смог выяснить. Как были и были ли вообще наказаны Шиловский и Трубников – не известно. Но это был не единственный случай произвола помещиков в Кирсановском уезде. Дубасов приводит и такой случай из прошения дворового Батыкина деревни Царевки, бывшего крепостным помещика Гарденина: «Сколь ни тиранственны и бесчеловечны нашего помещика, как со мною так и со всеми его людьми, поступки, переносил оные безмолвно, но напоследок вывел он уже из границ терпения. Брал насильственно из честных семейств женщин и девушек. Дочь просителя, 9-летнюю Варвару, таскали к помещику 3 раза. Отец вступился и за это им мстил помещик. Жене моей он дал по 500 ударов кнутом. Я обращался к кирс[ановскому] протопопу и исправнику, но они не помогли». Тогда Батыкин, спасая жизнь и девство дочери своей, дабы не отвечать за нее перед Богом, пожаловался губернатору. Дело кончилось тем, что уездный предводитель Тишенинов взял с Гарденина честное слово – изменить отношения к крестьянам.

В том же 1827 г. помещик юнкер Рахманов засек до смерти больную, 3-летнюю Ульяну. А отца убитой за обнаруженное им негодование по этому случаю привязывали на всю ночь к столбу и секли… Когда в уездном суде спросили Рахманова: за что он убил девочку? – он наивно отвечал: она наскучила мне своим криком».

Нужно заметить, что пожаловаться могли только грамотные и отчаявшиеся. Большинство молчало и терпело. Либо заканчивали свою или чужую жизнь смертным грехом. «При таком порядке вещей, – продолжает Дубасов, – были вполне естественны постоянные побеги крепостных крестьян из Тамбовской губернии. В описываемое нами время тамбовские крепостные бежали преимущественно в Аккерманский, Оренбургский и Бузулукский уезды. Некоторые же скрывались в местных лесах, например, в Елатомском лесу около с. Нового, и их ловили там земские полиции, как каких-нибудь диких зверей».

***

О деревне Волхонщино содержатся сведения в документах второй ревизской сказки 1745 года. Надо полагать, что основана она была князем Андреем Ивановичем Волконским (ок.1660-1726) в канун проведения первой ревизской сказки 1718 года, так как его бывшие крепостные первую перепись проходили в деревне Волхонщине, о чем имеются указания в переписных документах второй ревизии.

Андрей Иванович Волконский был участником Крымских походов 1687, 1689 гг. и служил стольником, то есть чиновником, входившим в Государев двор и выполнявшим различные царские поручения. Род Волконских происходит от святого князя Михаила Всеволодовича Черниговского (умер в 1246), внук которого Иван Юрьевич правил городком Волконы и был первым князем Волконским. Он имел двух сыновей, Федора и Мстислава, убитых в Куликовской битве (1380). С начала XVI века Волконские служили воеводами, головами и владели вотчинами и поместьями в Коломенском, Костромском, Тульском, Зубцовском, Белевском уездах.

У Андрея Ивановича Волконского был единственный сын Василий (1688-1712), на котором, по-видимому, эта линия Волконских пресеклась. Однако другим Волконским принадлежали земли в других уездах Тамбовской губернии. Они значились довольно крупными землевладельцами, а в XIX веке и промышленниками-предпринимателями. Потомок Волконских, Сергей Михайлович (1860-1937), оставил свои пододробные воспоминания, в которых пишет о тамбовской деревне Павловка, расположенной в южной части губернии (ныне – Мордовский район) и ярко характеризует жизнь помещика: «Из окон моей спальни во втором этаже особенно красиво, – писал он. – Прежде здесь была пустыня, от которой хотелось отгородиться, а теперь красивые луга, окаймленные волнистыми линиями лесной опушки. Эту часть мы называем Александровский парк. Из окон спальни смотрю в бинокль на мною созданный пейзаж. Другая страна. Это ли тамбовская степь? Волнистая местность, дубняк, березняк, ельник; и среди рощ возделанные нивы. В бинокль вижу, смотря по времени года, – покорно-длинные вереницы подъяремных волов, трескучее подпрыгивание сеялки, пестрый цветник платков и сарафанов во время полки и крылатое вращенье жнейки, снимающей плоды предшествовавших трудов. Все это на фоне зеленых рощ, перед горизонтом из древесных макушек, я вижу из окна, из которого двадцать лет тому назад был виден пустырь и за ним степная голь... Вот то творчество, которое привязывает к месту. Как часто меня спрашивали: “Вы любите сельское хозяйство?” – “Нет”. – “Вы любите охоту?” – “Нет”. – “Что же вы в деревне делаете?” Уверяю вас, что мой день очень наполнен».

«С крестьянами отношения хорошие, – продолжает Сергей Михайлович. – С конторой, с приказчиками, с управляющими они тягаются, но со мной всегда вежливы. В воскресенье утром у меня на крыльце своего рода приемный день. Тот просит “скостить”, тот просит “отпустить”, у того корова “похарчилась”, тому соломки на крышу, тому хворосту на плетень, кирпичей на печку... Трудно иногда бывало разобраться в справедливости и искренности; священник в этих случаях был верным советчиком. Трудно и потому еще, что не нравится снисходительность владельца управляющим: это уменьшает доходность. Но я им говорю: “Ведь вы ставите благотворительность на приход; так о чем же разговаривать?” Есть и такие, что приходят просто посоветоваться, как быть в том или ином случае: дележ, приписка к обществу – вопросы, от которых я далек, но всегда ценил доверие. Особенные случаи воспитания, болезни приводили их ко мне. Одного слепого я взял в Петербург, поместил в приют, из него вышел певчий, и он плел корзины, делал щетки. За это я стал популярен среди слепых. У нас в округе их было довольно много, и, странно, они все на протяжении пяти, шести волостей знали друг друга. Один из них мне сказал, смеясь: “Слепой слепого издалеча видит”.

Эту изнанку сельской жизни Бондаренко описывал так: «Мужик, не подверженный страсти к водке и не избаловавшийся до лени, какие бы ни были упадки в хозяйстве, причиненные пожарами, скотскими падежами, неурожаями, и т.п., всегда старается заработать кусок хлеба честным путем. Сам народ нищенство никогда не считает делом богоугодным, а на лиц, занимающихся им, смотрит двояко: нищенство, происшедшее от пьянства или лени, считает предосудительным, на физическое уродство смотрит с сожалением. Нищие со своим занятием другого ремесла не соединяют, за исключением специалистов своего дела, профессиональных нищих, которые, выпрашивая милостыню, поют божественные песни. Интонация их голоса, жесты, производят крайне неприятное впечатление на душу. Специалисты-нищие разъезжают по селам в удобных, поместительных экипажах, на прекрасных лошадях. Для произведения известного впечатления, они повязывают часть головы платком, ногу привязывают за спину или на грудь. Разумеется, растроганные чувствительными стихами и видом мнимого калеки женщины несут им и муку, и крупу, и холст, и проч. Такие нищие – богачи; они имеют собственные дома, где роскошно живут и развратничают. Между профессиональными нищими существует правильная организация, обучение своему ремеслу, пению, умению выманивать да и стащить, где что плохо лежит. Намеренного искалечивания для приготовления к нищенству не встречается. Поводыри-мальчики играют при этом незавидную роль; они лишь ученики нищего, от которого за службу ничего не получают, кроме потасовок. Отданные в науку таким же бродягой отцом на известный срок, они выносят терпеливо голод и холод, жажду, побои и капризы хозяина; зато потом они являются уже вполне закаленными в невзгодах и опытными в шарлатанстве».

Были в Кирсановском уезде и целые поселения, которые специализировались на этом «заработке», но нам о них рассказывать нечего. Вернемся к землепашцам-труженикам.

***

Расположенное недалеко от Волхонщины село Кудрино сложилось, вероятно, во втором десятилетии XVIII века. Заселено оно было однодворцами, мелкими помещиками и крепостными крестьянами. По документам первой ревизской сказки 1719 года в Кудрино домов однодворцев числилось 25, мелких помещиков – 18 и крестьянских домов – 12. В документах начала XX века село уже именуется как «Подвигаловка, Кудрино тож». Так оно стало Подвигаловкой, передав свое имя другому поселению – деревне Кудрино. Впервые она упоминается в документах ревизской сказки 1858 года как «сельцо Кудрино». Принадлежало подполковнику Федору Назаровичу Катаеву, за которым числилось здесь крепостных крестьян мужского пола – 75, а женского пола – 92 человека (домов – 14).

В 1911 году в Кудрино насчитывалось 35 крестьянских дворов. Со временем оно стало полноценным селом и разделилось на две части: Подвигаловка-Кудрино (Северная) и Подвигаловка-Кудрино (Южная). В обоих селах были свои церковные приходы с церквами в честь иконы Божией Матери «Казанская». В южной части села деревянная церковь была построена в 1891 году на средства прихожан. Но приход открыт только в 1900 году. А в северном, первом селе, приход был открыт еще в 1787 году, а деревянная церковь новая построена в 1899 году и тоже на средства прихожан.

Село Подвигаловка входило в Богородицкую волость Кирсановского уезда. Крестьяне здесь были бывшие государственные. В селе имелись волостное правление, казенная винная лавка, одна земская и две церковно-приходские школы, земская больница, ежегодная ярмарка 8 июля и базар по четвергам.

Примечательна заметка, появившаяся в Тамбовских губернских ведомостях в 1892 году, где неизвестный корреспондент раскрывал подробности местной жизни: «Многие из нашего села, по бесплатному билету или удешевленному тарифу, отправились в Саратов, Царицын и другие большие города на заработки, сроком по 1 марта. Но чужая сторонка оказалась не особенно гостеприимной: немало из пытавших счастье вернулись обратно ни с чем; некоторые остались, дабы себя хоть прокормить. Единственное лишь утешение мы черпаем в надежде на будущий урожай озими, так как всходы озимей и рост их был довольно удовлетворительный; надеемся также и на яровой посев.

У нас недавно освящен новый храм во имя Казанской Божией Матери; а вражда между крестьянами северной и восточной сторон, возникшая из-за этого храма, до сих пор все еще не прекращается. 21 ноября схоронили своего священника О.Н. Лысогорского, несколько лет страдавшего чахоткой. Вместо него прибыл к нам вновь определенный священник Н. Гавриловский. Во время служения им первой обедни он обратился к присутствующим в храме с живым словом и в простой, общедоступной и задушевной беседе раскрыл пред нами всю неприглядную сторону взаимной вражды и весь тот вред для нас же самих, который естественно и необходимо должен проистекать из подобных ненормальных отношений, имеющих место в нашей деревенской общественной жизни.

Всем прихожанам, присутствовавшим в храме, пришлась, как говорится, по сердцу эта живая, задушевная беседа нового священника. Может быть под благотворным влиянием слова Божия, в форме простой, сердечной беседы своего пастыря, заблудшие овцы забудут свою взаимную вражду, примирятся и заживут между собою в мире и согласии».

Суждено ли было сбыться этим надеждам, могут ответить только жители когда-то разделенного села.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После Антоновского восстания не только Тамбовская губерния потеряла половину своей территории в ходе административно-территориальной реформы. Кирсановский край также был существенно «урезан» в своих размерах. В 1928 году Кирсановский уезд был упразднен, а в сентябре 1937 года как отдельный район вошел в современных границах в восстановленную Тамбовскую область. Многие кирсановские поселения оказались по новому территориальному делению в границах Уметского, Инжавинского, Рассказовского, Гавриловского, Бондарского, Пичаевского и Ржаксинского районов.

В данном очерке собрана информация о поселениях, по большей части, входящих в современный Кирсановский район. Но и сегодня он продолжает уменьшаться. К сожалению, многие населенные пункты исчезают с карты. Так, в 2017 году были упразднены шесть поселений: деревни Кудрино, Кузнецовка, Соловьевка и поселки Малиновка, Новая Поляна, Садово-Драгунский. Если учесть, что естественно-исторической процесс нельзя остановить, то остается надеяться, что этот процесс лишь временный.

Наша задача сохранить память о кирсановских поселениях и о тех людях, которые их населяли и окультуривали. Когда-то на территории Кирсановского края жили люди с разнообразной культурой и верованиями. В память о себе они оставили лишь захоронения и курганы. Со временем и эти материальные остатки прежней культуры исчезают. Данный очерк попытка запечатлеть прошедшее и не дать о нем забыть. Ведь только зная прошлое, можно понять и принять настоящее.

[1] О городе Кирсанове см. книги: «Кирсанов православный» (2012) и «Очерки истории Кирсанова: годы и люди» (2014).

Просветов Ростислав Юрьевич (2021)

• Вверх
• Назад

Наверх

Поиск

Публикации

• Кирсанов Православный
• Религиозная жизнь Кирсановского уезда. 1800-1917 гг.
• Е. Уривская.
  «Жили заботами главными...»
• А. Харламова.
  «Пока живу - помню, пока пишу - живу»

Источники

• Очерки Кирсановского уезда. 1890 г.
• Воспоминания учителя А.О. Белоусова
• Воспоминания участников и свидетелей двух революций и гражданской войны
• Архивные документы
• Тихвино-Богородицкий монастырь.
  1907 г.

Авторские работы

• История кирсановских поселений
• Из истории Тамбовского края
• История Вяжлинского края
• Святые источники Тамбовской епархии в 1924-1926 гг.
• Школьные работы

Избранные статьи

• Было ли животноводческим сельское хозяйство на Кирсановской земле?
• Трон на глиняных ножках
• Зеркало, 1991 год
• Ленинец, 1963-1991 гг.
• С газетных полос