Выселение крестьян Кирсановского уезда в связи с общей переселенческой политикой
Леонид Дашкевич.
Русское обозрение. 1896. VI. С. 640–673.
Выеделение жирным шрифтом наше.
Кирсановский уезд Тамбовской губернии лежит в восточных пределах густонаселенной, трехпольной черноземной центральной полосы, откуда у нас происходит нормальное переселенческое движение. Полоса эта невелика по пространству; она занимает не более 6–8 губерний. Здесь давно уже выразились во многих местах все признаки пресыщения местности населением при данных условиях народного хозяйства: заработная плата не превышает дневного пропитания и издержек на ремонт орудий труда, несообразно с доходностью земли высока арендная плата, чрезмерно дробление и уменьшение крестьянских наделов, и у населения, занимающегося исключительно земледелием, недостает своего хлеба на пропитание, даже в годы среднего урожая. На восточных и южных границах центральной черноземной полосы и затем далее к Поволжью указанные болезненные признаки мало или даже совсем не замечаются. Здесь население более редко и богаче, труд дороже, земля дешевле, но зато здесь действует другая могучая причина выселений – дарственные наделы. К этой последней категории местности принадлежит и Кирсановский уезд.
Как крайний восточный уезд Тамбовской губернии, он заселился позднее других ее уездов. Только с прошлого столетия стали находить сюда государственные крестьяне, и на раздаваемые тогда правительством земли помещики стали переводить своих крестьян из северных губерний; причем государственные крестьяне заняли преимущественно западную часть уезда, расположенную по правому берегу реки Вороны; помещичьи – восточную часть уезда по левой стороне этой реки, где их оказалось до 83 % всего крестьянского населения.
При освобождении крестьян многие из них вышли на даровые наделы и таким образом 2.000 квадратных верст восточной части Кирсановского уезда оказались населенными 20.820 душами дарственников. Здесь же живет до трех тысяч крестьян, взявших треть полного надела. Это гнездо безземельных крестьян занимает одну из самых редко населенных местностей черноземной части Тамбовской губернии.
Плотность населения достигает здесь только 34 человека на квадратную версту, тогда как в западной части Кирсановского уезда она равна 38. В других черноземных уездах Тамбовской губернии в среднем 40 душ на версту[1], а в других более центральных уездах черноземной полосы даже до 60 душ.
Общие причины, разъясненные г. Семеновым в его трудах по поземельной статистике, заставляли крестьян на границах черноземного трехполья и в среднем и нижнем Поволжье выходить на даровые наделы сплошными уездами. При установлении выкупных платежей они были соразмерны не с ценностью земли, а с получаемым помещиком оброком, куда входила и ценность выкупаемого труда. Поэтому в черноземной трехпольной полосе эти платежи оказались ниже поземельной ренты, и крестьяне старались всеми силами удержать за собой существующие наделы. Но в восточных и южных пределах трехполья в шестидесятых годах можно было свободно нанимать земли от 1 р. до 2 руб. за десятину, тогда как в этих местностях выкупные платежи были определены от 2 руб. до 2 р. 40 к. за десятину. Здесь крестьяне охотно шли на даровые наделы, имея в виду арендовать недостающие им земли по дешевым ценам. Кроме того они также ожидали, что при редком здесь населении и зависимости потому посевщиков от рабочих с прекращением дарового труда должны упраздниться господские запашки и арендные цены на землю еще более упасть. Эти соображения усиливались приходившими с Поволжья слухами о золотой грамоте, в силу которой вся земля в скором времени поступит бесплатно крестьянам. Как известно, эти крестьянские надежды и расчеты не сбылись. Продажные и арендные цены, вместо того, чтобы упасть, возвысились, и население, не имеющее никаких других промыслов кроме земледелия, осталось без земли. Такое ненормальное положение сделало его особенно чутким ко всем переселенческим движениям.
Первое такое общее движение, охватившее черноземные губернии, было движение в шестидесятых и семидесятых годах в Оренбургский край. Оно по своим размерам было так велико, что заселило Оренбургскую, Уфимскую и частью Самарскую губернии. Целый ряд поводов вызвал его.
В шестидесятых годах Министерство Государственных Имуществ держалось широкой, свободной колониальный политики. По закону, оно имело право селить на казенные земли только некоторые разряды безземельных крестьян; в действительности же, имея много оброчных статей в Оренбургском крае и Самарской губернии, оно селило там всех без различия, считая, что крестьяне, имеющие наделы, но получившие увольнения от обществ, подходят под разряд безземельных; к ним же оно подводило и дарственных крестьян[2]. Будучи осаждаемо множеством просьб о переселении, это министерство желало оформить неустроенное у нас дело переселения на казенные земли и добилось от Министерства Внутренних Дел, державшегося запретительной системы относительно переселения, рассылки в волостные правления упрощенных правил о переселении (циркуляр Министерства Внутренних Дел 13 апреля 1868 г.), в которых было указано, что у правительства есть свободные для заселения земли в Оренбургском крае и Самарской губернии.
Со своей стороны местная оренбургская администрация, в заботах о заселении и процветании почти безлюдного края, также постоянно отстаивала самую широкую свободу переселений. Через Оренбургский край, лежащий на перепутье в Сибирь, куда еще с царствования Павла Петровича манили переселенцев особые льготы и прощение недоимок, двигалось ежегодно много народа; значительная часть его оставалась в крае, и хотя пребывание этих крестьян было здесь незаконно, но так как им некуда было деться, выселить всех было невозможно и кроме того малонаселенность края заставляла желать не удаления их, а прочного водворения, то местный генерал-губернатор и выхлопатывал почти ежегодно сепаратные законы, узаконявшие пребывание этих пришельцев (законы 9 апреля 1869, 25 января 1871, 23 мая 1872, 28 января 1876), и нашел капитал, чтобы выдавать из него переселенцам ссуды (продовольственный капитал кочевых Башкир Оренбургской губ.).
В соседней Уфимской губернии частный интерес владельцев заставлял также поощрительно относиться к переселенцам. Начиная с 1860 г. по 1880 г., идет ряд ходатайств и попыток уфимского земства и дворянства о привлечении на пустующие бездохозные земли этой губернии переселенцев из густонаселенных частей России, об облегчении им способа водворения и устройства им кредита. В то же самое время скупщики башкирских земель и чиновники, получившие их в раздачу, спешили продавать за дешевую цену доставшиеся им даром и не нужные для хозяйства участки.
Отголоски всех этих разнообразных стремлений и распоряжений доходили до крестьян средней России, увеличиваясь еще слухами о необычайном плодородии Уфимской губернии. Многие из них принимались крестьянами как прямой вызов со стороны правительства к переселению и действовали как дрожжи на готовое бродить тесто. Переливаясь из одной местности в другую, движение достигло и Кирсановского уезда.
Летом 1875 года были разосланы во все волостные правления Тамбовской губернии печатные объявления мирового посредника 1-го участка Стерлитамакского уезда от 3-го мая 1875 г. за № 703, приглашавшие крестьян покупать земли и переселяться в Уфимскую губернию. Через несколько времени такие приглашения последовали и от Стерлитамакской уездной Управы. Эти поощрительные к переселению меры встретили в нашем уезде действие общего закона, который о переселении совсем не упоминал, выход же отдельных крестьян из обществ и перечисление их в другие обставлял неисполнимыми, много лет тянувшимися формальностями. Неуклонное соблюдение этих запретительных правил было подтверждено циркуляром министра внутренних дел от 4-го мая 1868 г., который грозил незаконно вышедшим крестьянам возвращением и водворением через полицию на прежнее место жительства. Этот циркуляр был также прежде упомянутый противоположный по содержанию, о заселении свободных земель Оренубргского края и Самарской губ. объявлен по волостям Тамбовской губернии.
Требования закона совпали с боязнью Кирсановских властей, что, при существующей неурядице переселенческого дела, крестьяне легко могут попасть в руки Уфимских землевладельцев и закабалить себя. Поэтому Уфимские приглашения были признаны здесь незаконными, и сделано по волостям распоряжение не выдавать паспортов, а равно запрещено крестьянам продавать свое имущество.
Власти стали с законом в руках указывать крестьянам, пробовавшим было уходить по паспортам, что этот способ переселения незаконен и требовали для дозволения выхода – перечислений в другую губернию. Крестьяне, знавшие очень хорошо по письмам односельцев, что Уфимская и Оренбургская губернии наполнены переселенцами, пришедшими туда именно по паспортам, и что тамошняя администрация не делает препятствий к их водворению и относится к ним поощрительно, никак не могли понять, почему местные власти считают таких переселенцев незаконными и грозят им возвратом на родину. Полагая, что органы правительства действуют у нас везде по одной программе, крестьяне обнаруживали, конечно, полное незнание наших административных порядков. Таким образом между крестьянами и местной администрацией возник целый ряд недоразумений. Не имея возможности, все их перечислить, я изложу по всеподданейшему отчету сенатора Мордвинова, ревизовавшего в 1881 г. Тамбовскую губернию, два таких случая[3].
Семьсот душ крестьян села Иры, получивших дарственный надел, заключили 26 июня 1876 г. с г-жой Дашковой условие о покупке у нее 5000 десятин земли в Стерлитамакском уезде за 60 000 р., из коих 20 000 должны были уплатить при совершении купчей, а остальные с рассрочкой в четыре года. Крестьяне стали собирать деньги для внесения первых 20 000 р., но местные власти запретили им продавать свое имущество и делать сборы для купленной земли. Губернское присутствия, куда крестьяне жаловались на уездных властей, основываясь на формальном законе, потребовало от них прежде – совершения купчей крепости и только после сего разрешало им продавать свое имущество. Такая последовательность требований была, конечно, крестьянам невозможна, и они жаловались в Министерство внутренних дел, которое сносилось с Министерством финансов и наконец уведомило, что не имеет препятствий к выдаче крестьянам дозволения переселиться, так как применение к ним существующих узаконений затруднительно. Это дело ходило по инстанциям полтора года.
Вот другой случай, показывающий, что еще в 1877 г., то есть на третий год после начала движения, даже местные власти не пришли еще к соглашению, какой политики им следует держаться при выходе крестьян, 2-го июля 1877 г. Кирсановское уездное по крестьянским делам присутствие отказало 28 домохозяевам деревни Ильиновки в выдаче паспортов для переселения в Стерлитамакский уезд на заарендованную у тамошнего помещика г. Эннадского на 12 лет землю. Губернское присутствие кассировало это определение. Пересматривая его вновь, уездное присутствие осталось при прежнем мнении. Вследствие новой жалобы крестьян губернское присутствие потребовало от уездного подчиниться его определению. Уездное присутствие ответило, что оно не может взять на себя ответственность в выдаче паспортов на невыгодное для крестьян переселение. Тем не менее губернское присутствие не переменило своего мнения и продолжало настаивать на нем; уже в декабре 1879 года оно поручало уездному постановить сообразно его указаниям новое определение. Это требование не было исполнено уездным, которое продолжало держаться своего мнения. Ревизовавший Тамбовскую губернию через четыре года после возбуждения этого дела сенатор Мордвинов 7 апреля 1881 г. потребовал вновь выдачи паспортов.
Движение, захватившее сразу целый уезд, разожгло крестьянскую фантазию и страсти. Новые места представлялись народу обетованной стороной; старое жительство ему опротивело; его руки опустились, и тяжелая ежедневная работа уже не спорилась. При таком состоянии умов требовался определенный скорый ответ, будут ли крестьяне выпущены и при каких условиях, и при том ответе на основании ясных для всех и определенных законов, а не на основании колеблющихся и противоречивых личных мнений властей, которые еще более способствовали возбуждению умов, не давая народу успокоиться и приняться снова за работу. Решившись переселиться иногда целым миром, крестьяне сразу ставили себя в невозможность продолжать свое хозяйство на прежнем месте жительства, продавали свои постройки, посевы, свой инвентарь и в таком положении ждали иногда годами, пока вопрос об их выпуске восходил на разрешение высших инстанций.
В жизни земледельца все определяется всесильным временем; потеря одного дня иногда равняется потере целого года; оттого, собираясь уходить, крестьяне требовали от властей отпуска ранней весной. В таком только случае, достигая новых мест еще летом, переселенцы успевают обстроиться к зиме, посеять озимый хлеб и тем обеспечить свою хозяйственную будущность. К тому же при весеннем уходе рабочее время крестьяне проводят на дорогих заработках в ненаселенной стране. Канцелярская волокита конечно не справлялась с этими хозяйственными соображениями; многие крестьяне получали разрешения и уходили в неудобное для переселение время. Такое неопределенное и спутанное положение, продолжавшееся несколько лет, экономически ослабило крестьян. Нравственно они нашли в этой разноречивой политике властей подтверждение давнишней своей крестьянской мысли, будто помещики, не выпуская крестьян из своих выгод, действуют наперекор высшему правительству, желающему обеспечить крестьян землей.
К началу восьмидесятых годов движение в Оренбургский край стихло. Действительность не оправдала народных ожиданий. К приходу большинства переселенцев из внутренних губерний башкирские и казенные земли оказались уже расхищенными, частные быстро вздорожали в цене и, при отсутствии кредита, стали недоступны крестьянам или не сулили им таких выгод как прежде. Одни сели на арендные земли, другие на купленные, но и по неформальным и даже по словесным условиям; третьи незаконно заняли неразмежеванные башкирские дачи. Начались недоразумения и иски. Земельная неурядица, постоянная спутница водворения переселенцев на наших окраинах, затормозила дальнейшее заселение плодородных предгорий Урала.
Все эти причины подействовали и на наших Кирсановских крестьян; они оказались на время излеченными от природного стремления русского народа к приволью, к простору и к исканию новых земель. Возбудили вновь эти дремавшие желания две, следующая одна за другой, правительственные меры.
В 1866 году, при полном господстве общей запретительной системы переселений и при фактически начавшемся вопреки ей движении крестьян, сепаратным законом был открыт доступ к привольным и богатым землям Алтая, где Кабинет Его Величества владеет 40 миллионами десятин, большей частью чернозема. За 6 рублей годового оброка крестьянам отводилось не менее 15 десятин удобной земли и давалось право бесплатного пользования лесом. Сюда тогда же направилась сперва небольшая переселенческая струя. Увеличиваться ей долго мешала существовавшая также там земельная неурядица. Земли Кабинета оставались не обмежеванными и не приведенными в известность, процедура отвода участков была сложная и хлопотливая, и потому новоселы селились преимущественно в обществах старожил, где за прием должны были платить постоянно возвышающуюся плату. Так дело продолжалось до 1881 г., когда, с назначением начальником земельной части главного Алтайского управления А. А. Ваганова, человека энергичного и способного, дело приняло другой оборот. Порядок отвода земель был упрощен. Алтайское управление стало снимать свои земли на план и ежегодно отмежевывать отдельные переселенческие участки, предоставленные свободному выбору самих переселенцев. Списки таких участков с хозяйственным описанием их угодий и указанием числа крестьян, могущих на них поселиться, печатались для раздачи всем обращающимся в управление за справками.
По своим почвенным и другим естественным условиям предгорья Урала и Алтая имеют много общего. Они соединяют в себе все нужное для пахаря средней России – многоводные реки, отличные луга, обилие лесов и плодородную черноземную почву. Поэтому, разочаровавшись в Уфимско-Оренбургском крае и встречая там постоянные затруднения, главный переселенческий поток стал менять свое русло и направляться в Томскую губернию[4]. Заботы тамошнего местного начальства о первых элементарных условиях всякой правильной колонизации, везде у нас пренебрегаемых, скоро принесли богатые плоды. В пустынном до того Алтае к 1893 г. считалось одних переселенцев до 280000 человек. Благодаря им, чистый доход Кабинета возрос более чем на 100000 ежегодно (оброчная рента за пользование землей). Страна, нуждавшаяся прежде сама в хлебе, стала житницей западной Сибири. Пристани Оби, Иртыша и Томи стали отпускать пшеницу миллионами пудов, хлебная промышленность создала пароходство, и известное изречение Адама Смита, что никакое человеческое общество так скоро не богатее, как колония, основанная в малонаселенной стране, здесь вполне оправдалось.
Так как значительная часть переселенцев селилась на Алтае не с увольнительными свидетельствами, а с паспортами, причем начальство некоторых губерний само отпускало таких незаконных переселенцев, то Алтайское управление находилось вынужденным селить и тех, и других, не делая различия между законными и незаконными переселенцами. Часто случалось, что местное российское начальство требовало возвращения таких уже водворенных переселенцев обратно в места их приписки; поэтому необходимо было Алтайскому управлению не только давать дозволения непричисленным крестьянам селиться на свои земли, но и перечислять непричисленных. Хлопоты о перечислении, возбуждаемые самими крестьянами, по их крайней сложности и формальности, тянулись сплошь и рядом бесплодно целые года и только разоряли и мучили крестьян; поэтому Алтайское управление взяло эти хлопоты также на себя[5].
Облегчая всеми способами водворение переселенцев на своих землях, Алтайская администрация руководилась, может быть, не только гуманными соображениями, но и вполне естественным желанием заселить свои бездоходные земли; но во всяком случае она действовала вопреки формального закона, которого строго держались на местах выхода крестьян. Алтайским управлением были напечатаны для раздачи крестьянам правила о переселении, в которых было сказано, что на кабинетных землях допускаются также к водворению крестьяне, пришедшие со срочными паспортами, причем само управление берет на себя все хлопоты по последующему узаконению таких незаконных переселенцев. Такой облегченный способ переселения стал скоро общеизвестным между крестьянами в России; а самые Алтайские правила вместе с официальными описаниями предназначенных для поселения участков, где предлагались тысячи десятин черноземной пашни, заливные луга и леса вволю, стали ходить по рукам крестьян, возбуждая их легко воспламеняющуюся фантазию. Эти правила и описания можно было читать на стенах волостных правлений, на больших дорогах; они попадали даже в календари, распространенные в народе, и породили недоразумения во многих губерниях. Даже в соседней с Томской малонаселенной Тобольской губернии явилось множество крестьян, желающих воспользоваться этим облегченным способом переселения, особенно из числа накопивших за собой недоимки, надеясь на их прощение[6].
В некоторых губерниях средней России губернская администрация в борьбе с Алтайским управлением, желая остановить движение по паспортам на Алтай, прибегала к своеобразному, впрочем давно уже в прежние многочисленные крестьянские движения выработанному, приему – на выдаваемых крестьянам паспортах сверх помещаемых в них слов «уволен во всю Российскую Империю» делать приписку «кроме Томской губ.». Конечно, такие приписки не мешали крестьянам с такими паспортами или даже и совсем без паспортов идти именно в Томскую губернию, где они были принимаемы и водворяемы.
Такая противоречивая деятельность властей только путала еще более в умах крестьян и без того запутанное у них историей сознание целей и намерений, преследуемых правительством в деле переселения.
Рассказывая, как Алтайская администрация оказалась в противоречии с общим законом, я ничуть не хочу ее винить, а только указать, как жизнь мстит несоразмерному с ее требованиями закону. У нас редко оказывается последовательность и согласие в деятельности нашей сложной административной машины. Часто ее колеса вертятся в разные стороны; и в тех вопросах, в которых центральное правительство само колеблется в своей политике, противоречивая деятельность отдельных органов не может быть поставлена им в вину.
В середине 80-х годов до Кирсановских крестьян дошли Алтайские вести вместе с другими, столь же полными соблазна. В 1880 году у России возникли недоразумения с Китаем из-за Кульджи, грозившие войной. Снаряжение эскадры адмирала Лессовского в воды Восточного океана и усиление военных средство Приморской области обошлось тогда казне в несколько миллионов рублей, причем обнаружилось вполне важное стратегическое значение Южно-Уссурийского края, недостаток в нем русского населения и дороговизна содержания войск в необитаемом крае.
Во время этого столкновения нам показалось на минутку, будто Небесная Империя пробуждается от вечного застоя и спячки. Она быстро перевооружила свою армию, двинула ее к нашим пределам, провела у себя первую телеграфную проволоку и возымела намерение двинуть население из переполненного застенного Китая в сопредельную с нашим Уссурийским краем пустынную Манджурию, чтобы заселить ее. Со своей стороны, и мы забили поспешно тревогу. Генерал-губернатор Восточной Сибири Анучин стал хлопотать о заселении Уссурийского края русскими крестьянами.
Льготное переселение, практикуемое у нас в течение многих столетий, всегда вызывало движение среди крестьян. Чтобы это доказать, не надо было даже выходить за пределы Амурской области. После возвращения России этой исторической реки правительство в 61-м году издало правила, призывающие туда всех селиться, и даровало переселенцам разные льготы. Несколько лет наше образованное общество высказывало розовые надежды и блестящие предположения о колонизации этого края. Амурская эпопея была тогда у всех на языке, и Муравьев сделался как бы легендарным героем. Но скоро оживление стихло, и сам Амур был забыт нами. Не забыли его только наши крестьяне. Он стал у них сказочною рекой. С тех пор движение на Амур через всю Россию и Сибирь пешком с обозами не прекращалось. Иногда это движение вспыхивало, иногда затихало благодаря ужасному положению переселенцев и неправильной постановке дела. Несомненно опасно было оживлять эти тлеющие воспоминания новыми льготами именно в то время, когда переселение внутри России принимало такой интенсивный характер и было упорядочено общим законом. Но не по этим причинам, а исключительно по чисто финансовым соображениям колонизационные планы генерала Анучина встретили в Петербурге некоторое сопротивление. Но мнимо грозные призраки военного Китая[7] и колонизации Манчжурии помогли ему скоро добиться желаемого. Законом 1 июля 1882 г. было решено перевозить ежегодно в Уссурийский край на казенный счет морским путем на пароходах добровольного флота 250 семей крестьян, преимущественно из черноземной полосы России, почвенные условия которой подходили к заселяемому краю.
По этому закону переселенцев снабжали всем, что только могло сниться обедневшему крестьянину средней черноземной России. кроме пути на казенный счет и на казенном содержании, переселенцам давалось не менее 15 десятин удобной земли на душу; с них слагались все недоимки в окладных сборах и платежах; они освобождались на 5 лет на новых местах от всяких податей, в течении 5 лет давались большие льготы по воинской повинности. Каждая семья снабжалась скотом (что стоило казне 240 рублей на семью), готовым жилищем, сеном, хлебом на полтора года (фактически переселенцы жили на казенном хлебе 4–5 лет), семенами, разными домашними и хозяйственными орудиями и телегами на железном ходу. кроме того частью в ссуду, частью безвозвратно переселенцы получали решительно все им нужное – мельничные жернова, английские кузнечные приборы, земледельческие орудия из бельгийского железа, ведра, чугуны, бочки, огородные семена, фонари, ружья и т.п.[8] Все это самого лучшего качества и потому дорого купленное везлось с переселенцами из России. На расходы не скупились; ввиду того напр., что обыкновенная мука будто бы трудно выдерживает перевозку тропическими морями, стали искать для первого рейса муку овиной сушки. После долгих поисков 10 тысяч пудов такой муки были выписаны в Одессу из Моршанска. Оттуда же были выписаны 5 т. пудов гречневых круп. Ежегодно ранней весной переселенцы должны были собираться в Одессу, откуда корабли добровольного флота отправляли их во Владивосток.
Устроена была целая колониальная администрация, заботливая и предупредительная к переселенцам до мелочей. Их сопровождали особые чиновники-попечители; было выхлопотано разрешение Херсонского архиепископа не поститься во время морского перехода. Говоря все это, я не касаюсь серьезных результатов этого колонизационного предприятия для Уссурийского края. Они несомненны. Указываю только, какие недоразумения эти льготы и обещания породили у нас в крестьянстве. Не хочу также доказывать излишность предупредительных забот о переселенцах при первом опыте перевозки их морем на Дальний Восток. Я представляю эти заботы только как пример наших постоянных переходов от одной системы к другой.
Сегодня мы окружаем переселенца чрезмерными заботами, завтра оставляем его умирать на дороге без всякой помощи. Сегодня мы его вызываем, завтра удерживаем. С народом-колонизатором, жаждущим все новых и новых земель и до сих пор верующим, даже не умом, а сердцем в неизменность и крепость раз высказанного правительством слова, такая политика ведет только к недоразумениям.
Дарование таких необычайных льгот подняло всю Россию буквально от Перми до Тавриды и даже Сибирь. Во всех уголках России раздался захватывающий крестьянскую душу клич: «на Амур, на Амур!» Он подымал десятки тысяч людей, целые уезды, почти целые губернии сразу[9]. Рассказы об этой таинственной, многообещающей реке, ходившие в народе еще со времен вызовов шестидесятых годов, возобновились. К ним присоединилась, сделавшаяся всероссийскою, легенда о волшебном корабле, стоящем на Черном море и поджидающим – по распоряжению Царя – мужиков, у которых мало земли.
Вскоре в 1885 г. и затем законом 12-го мая 1887 г. пришлось отменить все столь неосторожно данные льготы. Бесплатный казенный проезд и безвозвратные ссуды были уничтожены и кроме того от каждого переселенческого семейства стали требовать денежное обеспечение сперва в 500, затем в 600, затем в 1000 рублей. Исчезли также и попечительные заботы о переселенцах. Именно тогда, когда эти льготы были уничтожены, слух об их даровании только что проник в Кирсановский уезд.
В середине восьмидесятых готов все большие дороги черноземной России бывали запружены в первой половине лета обозами переселенцев, направлявшимися на Большой и Малый Амур; последним именем называли крестьяне Алтай. «Много крику положила Россия, обоз переселенцев тянулся на 25 верст», так пишет один из крестьян в собрании переселенческих писем Григорьева. Глядя на эту движущуюся Россию, и наши Кирсановские крестьяне стали задумываться, не последовать ли и им общему примеру.
Еще с начала 1887 года стали поступать от них отдельные прошения о переселении, которые, по неведению администрации, что с ними делать, оставались без ответа. С весны 1888 года крестьяне стали действовать сообща. На тайных сходах, тщательно скрываемых от властей и помещиков, многие общины снарядили ходоков, составили им верительные приговоры и собрали им деньги. Ходоки достигли конечно не Амура, а Алтая и вернулись оттуда к осени с экземплярами облегчительных Алтайских правил о переселении и удостоверением чинов Алтайского земельного управления о том, что ими осмотрены такие-то переселенческие участки, могущие быть им отведенными при условии заселения этих участков определенным количеством душ крестьян.
Побывав в средоточии переселенческого движения, ходоки принесли известия об Уссурийском крае, что туда достигнуть за дальностью пути трудно, но что действительно правительство поселяет там народ с большими льготами, бесплатно снабжает его всем нужным на несколько лет и перевозит на казенный счет. Сообщения ходоков о суровой действительности дальнего пути заставили многих крестьян тех сел, откуда были посланы ходоки, отказаться от переселения. Но крестьяне других сел стали собираться идти будущей весной, полагая, на основании принесенных правил, что им надо только запастись паспортами. Полученные же их доверенными удостоверения о возможном отводе земель на Алтае, они считали актами владения на эти земли и тщательно берегли такие документы.
Когда кирсановские крестьяне заговорили об Алтае и Амуре, оказалось, что уездные власти и помещики не имеют никакого понятия об этом вопросе и потому не могут дать никаких разъяснений обращающимся к ним крестьянам. Правила о переселении на Алтай, как административное распоряжение одного из ведомств, не были общеобязательны, и их нельзя было найти ни в одном из сборников узаконений и распоряжений правительства о крестьянах, изданных в то время. Правила о переселении в Южно-Уссурийский край не были даже совсем обнародованы, именно ввиду боязни вызвать переселенческое движение, а сообщены всего только трем губернаторам – Новгородскому, Черниговскому и Екатеринославскому, откуда предполагалось получать переселенцев. Так что, когда крестьяне сообщали уездным властям и помещикам о даровании правительством чрезвычайных льгот на Уссуре, последние категорически отрицали их существование, считая все это плодом народного легкомыслия и происками каких-то неблагонамеренных людей.
Благодаря не обнародованию закона о переселении в Южно-Уссурийский край, не в одном только нашем уезде интеллигенция оказалась плохо осведомленной о действительном положении дела. Вся периодическая печать того времени считала Амурские ожидания крестьян не имеющими ничего реального. Глеб Успенский, указывая на них, упрекал нашу интеллигенцию, почему она не учит свой народ и дает так расходиться его бессодержательной фантазии. Толстые журналы во внутренних обозрениях советовали и удивлялись администрации, почему она не ловит распространителей в народе ложных слухов.
Зимой 1888–1889 г., ввиду бесчисленных просьб о переселении на Амур, вывешивались в волостных правлениях Кирсановского уезда, по распоряжению губернского присутствия, объявления с длинным перечислением всех условий, нужных для такого переселения… Здесь говорилось, что переселенцы должны предпринять весь путь на свой счет, не рассчитывая ни на какие пособия от казны, и представлять при ходатайствах о переселении на семью 500 р. в обеспечение пути и первого водворения.
Через несколько недель такое объявление было заменено другим, где обеспечение было возвышено до 600 руб.; затем скоро, по требованию Амурской администрации, до 1000 руб. Крестьяне верили конечно не этим объявлениям, а сообщениям ходоков и письмам из других мест России, откуда в течение нескольких лет выходили переселенцы на Амур на казенном иждивении. В доказательство ложности объявлений они указывали между прочим на постоянное разноречие в количестве обеспечения. Этой же зимой, по распоряжению губернатора, были сделаны два раза переписи всем желающим переселиться. Их производили следующим образом: уездное присутствие получало от губернатора предложение переписать желающих и спешило сообщить приказания начальства волостным старшинам. Последние тотчас же устремлялись с волостными писарями в объезд по всем селениям, опрашивали на сходах, не желает ли кто идти на новые места, и записывали таких желающих. Оба эти опроса, понятые крестьянами как прямой призыв самого правительства к переселению, были сделаны без всякой определенной цели. Фолианты таких переписей были сложены в губернаторской канцелярии на покой; никто не потрудился даже их перелистать.
В конце марта того года крестьяне снарядились в путь и потребовали выдачи паспортов для переселения; им в этом отказали. Они указали на принесенные им печатные алтайские правила, разрешавшие такого рода переселения. Им указали на общее положение о крестьянах и циркуляры министерства, запрещающие такой способ переселения. Но и кирсановские власти не везде действовали одинаково, и потому, после многих хождений и отсылок просителей от одного учреждения к другому, в конце мая в некоторых волостях часть из них была выпущена с паспортами.
Крестьяне двинулись на железную дорогу, но здесь для того, чтобы их везти по переселенческому тарифу, потребовались удостоверения о том, что они переселены. Начались новые хлопоты ходоков, пока сами переселенцы лежали табором на линии железной дороги. Через несколько дней хождений крестьяне получили решительный отказ в признании их переселенцами и отправились в путь без скидки, объяснив себе этот отказ желанием местных помещиков хоть чем-нибудь напоследок досадить уходившим от них рабочим.
Из этих отпущенных крестьян около 300 человек отправились на Алтай, которого достигли через месяц, и, несмотря на уверения кирсановских властей, что они не будут там приняты без увольнительных свидетельств, тотчас же по прибытии были водворены и получили наделы.
Другая часть переселенцев, хотя просившаяся также на Алтай, двумя партиями, одна около 400 человек, другая около 200 человек, своротила на Одессу. Здесь им объявили, что с прошлого года казенных переселенцев нет более, и что корабль со своекоштными отправляется только ранней весной и теперь давно уже в море. Несмотря на такое официальное сообщение, переселенцы в самой Одессе стороной узнали, что еще в эту весну многие были отправлены безденежно. Действительно в этот второй год действия закона о своекоштных переселенцах Одесская администрация должна была отступить от его требований, так как многие крестьяне прибыли без средств, в надежде на прежний даровой проезд; поэтому, не поверив и Одесским властям, наши крестьяне стали ждать у моря погоды.
Между тем в Одессу начали стекаться переселенцы и из других губерний. В июне их собралось более 1000 человек, и администрация была принуждена в самом конце июня зафрахтовать французский пароход Canton и отправить на нем запоздавших. За переезд до Владивостока приходилось платить по 100 рублей с человека. Только у 5 или 6 семей кирсановцев оказались достаточные для того средства. У одного старика было до 3000 рублей; собираясь в дальний морской путь как на смерть, он отдал все свои деньги для оплаты путешествия своих недостаточных товарищей и отправился начинать новую жизнь без всяких средств.
Вот что писал об этом рейсе Cantonа известный наш путешественник А.В. Елисеев со слов очевидца: «Благодаря роковому недоразумению с переселенцами и потому несвоевременному выходу из Одессы, приходилось делать переход через тропики летом, на совсем к тому не приспособленном пароходе. Из партии переселенцев в 1023 чел. умерло 100 преимущественно детей… Затем по расселении на зимовья смертность продолжалась… Вся дорога от Владивостока до Раздельной была усеяна переселенческими могилами[10].
Остальные кирсановцы, не оплатившие своего переезда из Одессы, около 500 человек, были отправлены по этапу на родину. Они шли под конвоем солдат, и в попутных городах, в ожидании очередного выхода, заключаемы были с женщинами и детьми в тюрьмы. Затем казенные издержки за этап были потребованы от крестьянских общество по началу круговой поруки.
Между тем Тамбовские власти получили запрос министерства, каким образом могли быть выпущены переселенцы в Одессу без соблюдения всех законных условий. Боясь ответственности за такое упущение, Кирсановское крестьянское присутствие решило выпускать крестьян и даже ходоков только после строгого выполнения с их стороны всех этих условий, и подтвердило старое, действовавшее еще во время Уфимского движения, распоряжение не позволять крестьянам продавать свое имущество и, возложить ответственность во всем этом на волостных старшин и оштрафовать те селения и тех старост, где движение было сильнее, члены Присутствия разъехались по домам. Волостные старшины, боясь ответственности и не знаю и вообще законов, а тем более не обнародованных, стали множить формальности на формальности при требовании от них увольнительных свидетельств, или открещиваться от осаждавшей их толпы переселенцев, как от зачумленных людей. Самое слово «переселение» в их глазах, как и в глазах их начальства, сделалось преступным.
Движение же все более и более разгоралось. Обратное путешествие из Одессы было объяснено крестьянами происками помещиков, просивших будто бы Одесского генерал-губернатора воротить ушедших от них крестьян. Невыпуск даже и ходоков не позволял никому из крестьян познакомиться на месте, в Сибири, со столь непривлекательной обстановкой переселенческого дела и тем, как в прошлом году, расхолаживать расходившиеся мечты о медовых и молочных реках. На пашне, на сенокосе, в избах, на сходах только и была речь о просторе, приволье и изобилии «земленого клина» (так зовется в простонародье Южно-Уссурийский край), о его фруктовых лесах, роскошных лугах, изобильных рыбой водах, о волшебном озере Ханке и вольной черноземной степи, его окружающей. Подобно тому, как было во время Уфимского движения, так и теперь, но еще в большей степени тяжелая ежедневная работа опять опостылила народу. Название «Амурец» стало у него нарицательным; оно обозначало человека порабощенного сказочным будущим и потому слоняющегося без дела, с расстроенным или распроданным хозяйством и домом.
В конце восьмидесятых годов движение на Алтай и Уссури особенно усилилось из России. Переселенческие обозы беспрестанно двигались через Кирсановский уезд. Понятно, что возбужденное состояние наших крестьян преувеличивало значение этого движения. Им показалось, что вся Россия подымается со своих мест и идет на новые места. Это предположение родило новую мысль.
Правительство, говорили они, потому дает переселенцам такие большие льготы, что намерено переселить в Сибирь всю Россию; а в опустевшую Россию перевести Сибирских инородцев, - добавила их крестьянская логика. До сих пор многие состоятельные крестьяне, которым на старине жилось хорошо, сторонились движения. При таком новом толковании они стали опасаться остаться в незначительном числе среди переведенных иноверных инородцев и также примкнули к нему. Предполагаемые широкие колонизационные планы правительства потому только еще наводили некоторое сомнение на крестьян, что они не могли дать себе отчета: что же станется с церквами в России? Они конечно не могли и предполагать, что православное правительство отдаст их в руки иноверных[11].
Как всегда бывает во время народных движений, так и теперь все эти слухи и рассказы, заражая эпидемически мысль даже самых спокойных и рассудительных людей и делаясь всеобщими, приобретали особую рельефность и достоверность. Множество лиц, например, читали указанное выше послание помещиков к Одесскому генерал-губернатору о возвращении крестьян. Многие сами говорили с Алтайскими чиновниками, приехавшими справляться, отчего к ним так долго не отпускают переселенцев. Все видели сегодня в одном селе, завтра в другом Амурского генерала, разъезжающего на тройке со звездой на груди и законом в руках, записывающего и призывающего всех на переселение. Поверили этому произведению народной фантазии также помещики и власти, и стали искать и ловить самозванца.
Нетерпеливое крестьянское движение встречало на своем пути совсем неприспособленную к нему, тихо двигающуюся и часто надолго останавливающуюся административную машину. Испуганные старшины отсылали по всякому поводу крестьян ко властям. В это время доживало свой век покойное, не доброй памяти, Крестьянское Присутствие. Его члены, не имея права ничего сами единолично решать, отсылали, в свою очередь, всех обращающихся к ним в Коллегию, собиравшуюся раз в месяц на один день. В последней дела шли медленным канцелярским порядком и восходили часто до Губернского Присутствия.
Крестьяне тысячами рвались на переселение; нельзя было, конечно, выпустить вместо их, и потому чрезвычайные обстоятельства дела требовали общего распоряжения, устанавливающего постепенность в увольнении, разделения крестьян на разряды по праву на переселение и решительного и скорого отказа на выход многим. Но уездные власти не додумались до такого организационного решения вопроса. До высших же властей этот уездный вопрос не касался. Уездные власти предпочли по рутине, по обыкновенному порядку принимать все прошения без исключения к производству и делать по ним постоянные опросы, вызовы, оценки имущества. Этим все подавшие просьбы держались постоянно в надежде увольнения, что им всегда и неизменно обещалось, но только тогда, когда все законные формальности и условия будут исполнены. Но вот шел третий год такого канцелярского производства, и до сих пор ни по одному прошению не наступило желательного, обещанного исполнения всех законных условий переселения.
До сих пор ни одного увольнительного свидетельства не было выдано, ни один крестьянин не был перечислен; все, которые уходили, уходили до сих пор незаконным путем. Мы увидим, что так дело продолжалось и в будущие годы. Крестьяне объясняли себе такой порядок не плохим устройством крестьянских учреждений, а старанием властей во что бы то ни стало воспрепятствовать их заветному пламенному желанию идти на новые места.
Несмотря на запрещение выдавать паспорта и ходокам, некоторым из них в то лето удалось тайком пробраться на Алтай. Здесь их опять без всяких формальностей тотчас же допустили до осмотра и выбора участков. Они выбрали таковые в Барнаульском округе, и им дали письменные разрешения занять их. К осени ходоки были уже дома, и тотчас же их доверители подали прошения о переселении. В сентябре же этого года был обнародован закон 13-го июля 1889 г. о переселении крестьян на казенные земли.
До сих пор для получения права на такое переселение требовалось представить уездным властям разрешение, выдаваемое сибирскими управлениями государственных имущество (циркуляр Министерства Внутр. Дел 13-го апреля 1868 г.) занять определенный участок земли. Новым законом такой порядок был отменен. С прошениями должно было обращаться к местному губернатору, представлявшему таковые министру Внутренних Дел, непосредственным распоряжением которого, по сношении с министром государственных имуществ, разрешалось переселение и отводилась земля. Этот закон был написан тем лапидарным языком, на котором в министерство гр. Толстого писались у нас законы для уездных властей и крестьян. Никакой инструкции для применения этого первого русского переселенческого закона не было дано. Его темная редакция в Рязанской и Саратовской губерниях не была понята крестьянами и породила переселенческое движение. У нас ее не поняли власти.
В то время, когда весь переселенческий поток двигался в Томскую губернию на земли Кабинета, издается закон, который в двух словах, коротко, без всяких разъяснений, сообщает, что для переселенцев на казенные земли Томской губ. установляется новый порядок ходатайства. Понятно, что нашим уездным властям показалось, что он нормирует злобу дня, которая у всех была перед глазами – беспорядочное движение на Алтай. Неспециалистам русского государственного права надо было разъяснить различие между кабинетными землями, составляющими личную собственность Государя и состоящими в ведомстве Министерства Императорского Двора с казенными, выдающимися Министерством Государственных Имуществ. Переселенцы до смерти надоели нашим уездным властям; они не знали, как с ними справиться, и были рады новому закону, снимавшему, по их мнению, с их плеч непосильную обузу. Эту радостную для них весть власти поспешили объявить переселенцам и указали им, что надо начинать дело с начала – подавать новые прошения губернатору и что принесенные им разрешения Алтайского земельного управления на занятие участков теперь уже более недействительны, так как по новому порядку такие разрешения даются министерством. Переселенцы взяли удостоверения и прошения обратно, и сельские грамотеи нацарапали новые.
Закон 13-го июля 1889 г. был только развитием и обнародованием конфиденциальных правил 10-го июля 1881 г. о переселении на казенные земли, сообщенных для руководства одним только губернским присутствием. Потому для нашей губернской администрации он не был даже новым законом. Переселение же на кабинетные земли должно было быть ей также хорошо известным. По статистическим сведениям[12] до 1879 г., т.е. до того года, о котором идет у нас речь, Тамбовская губерния дала Кабинету 19691 человек одни только перечисленных переселенцев, и по числу вышедших на эти земли превосходила все другие губернии. По поводу перечисления этих уходивших от нее крестьян тамбовская канцелярия должна была вести обширную переписку с Алтайским Управлением, и если не знание законов, то бланки Министерства Императорского Двора, на которых Кабинет писал свои бесчисленные бумаги, должны были научить ее, кому принадлежат эти земли. Тем не менее, и она впала в такую же ошибку, как и уездная. Смешав оба разряда земель, она стала направлять прошения о переселении на земли Императорского Двора по закону о казенных землях.
В новом законе было сказано, что губернатор, до предоставления прошений министру, должен собрать сведения об имущественном и хозяйственном положении просителей, и хотя такие сведения уже были раз собраны непременным членом по поручению уездного по крестьянским делам присутствия, когда дело шло по общему закону, тем не менее, теперь когда оно пошло по специальному, потребовалось вновь собрать их с тем различием, что это стали делать чиновники губернской администрации и полиция. Таким образом вновь начались сборы крестьян в волостные правления, новые их опросы, новые оценки уже оцененного имущества, новые разъезды чиновников и новые хождения крестьян по губернским присутственным местам.
Эта бесплодная работа, в которой прошли вся осень и зима 1889–1890 г., объяснялась тем, что дело собственно делалось не губернскими властями, которым, очевидно, должно было быть известно кирсановское движение, а безличной губернской канцелярией, не ведавшей, что новые прошения крестьян имеют за собой старую историю в другом ведомстве. Эта канцелярия производила по ним только свое бумажное производство.
Сотни прошений посылала деревня губернии. Сотнями отписок отвечала губерния деревне, и тем успокаивалась, как совершенным делом. Как в прошлом году уездные власти не додумались ни до какого живого выхода из затруднительного положения, как теперь его не искала и губернаторская канцелярия. Прием всех прошений, непонятные по ним отписки, которые крестьяне принимали за разрешения выходить, сборы их в волостные правления и новые оценки продолжали по-прежнему подливать масло в огонь.
Выше мы сказали, что уездные власти сочли себя по новому закону совершенно устраненными от дела. Предводитель дворянства уехал на зиму в Петербург; новый неприметный член, выбранный губернским земским собранием в декабре, оставался не утвержденным министром до весны и вступил в должность в мае месяце. Таким образом, когда уезд горел движением, крестьяне остались совсем без властей.
Готовясь выйти с открытием весны, они в течение и всей осени и зимы продавали свой скот, свои посевы, земледельческие орудия и домашнюю утварь; ярмарки и базары были полны крестьянским скарбом, который, не находя покупателей, шел за бесценок. К весне многие семьи поставили себя в невозможность продолжать дальше свое хозяйство. Между тем, находясь в томительной неизвестности, будут ли они отпущены к этому времени, и слыша постоянно, что их дело зависит от министра Внутренних Дел, крестьяне Вяжлинской, Балыклеевской и Красивской волостей решили послать в феврале уполномоченных в Петербург. По их рассказам, им удалось видеть г. министра или другого чина министерства, разъяснившего им, что им нечего было ездить в Петербург и что их дело до открытия весны решится на месте. Несмотря на это обещание, весна проходила, а разрешение не приходило, и нетерпеливые крестьяне стали посылать в Петербург телеграфные прошения и вновь собираться туда ехать. В феврале месяце постороннее лицо разъяснило администрации различие между кабинетными и казенными землями, и вслед за тем в Русских Ведомостях[13] появилась из Тамбова корреспонденция о неправильном направлении множества крестьянских прошений. Тогда уполномоченные некоторых селений были поспешно вызваны в Тамбов, где от них потребованы были, объявленные осенью ненужными, свидетельства Алтайского земельного управления. Убедившись в своей ошибке, губернская администрация вернула все производство к себе, и в основание нового направления дела был положен общий закон и эти свидетельства.
Последние, сохраненные большинством крестьян вопреки прошлогодним уверениям администрации о их недействительности при новом законе, представляли из себя, как выше было сказано, удостоверения Алтайского земельного управления о том, что выбранный крестьянскими уполномоченными участок земли не заселен и может быть отведен такому-то числу семей без переименования самих семей. Как исключения, между этими свидетельствами попадались выданные отдельным семьям с указанием имени и фамилии домохозяина. Увидев и те, и другие, наша администрация почему-то вообразила, что все свидетельства должны быть непременно именные. Такое требование не было основано ни на законе, ни на распоряжениях правительства, и, кроме того, исполнение его было затруднено самой же администрацией, сделавшей с начала движения общее распоряжение не выдавать из волостей посемейных списков, а без последних нельзя было получить и именных свидетельств. Во всяком случае, если теперь такое новое формальное требование было предъявлено, то необходимость вывести поскорее тысячи семей из томительного неопределенного положения, в какое вовлекла их сама администрация, должна была заставить последнюю облегчить переселенцам получение этих свидетельств.
Списаться самой администрации с Алтайским управлением и получить оттуда таковые не предоставляло никаких затруднений. Но канцеляризм, в котором дело продолжало вязнуть, возложил доставление этих свидетельств непосредственно на самих крестьян, и чтобы их добыть, ходоки в апреле отправились этот раз не в Петербург, а во второй раз в Томск.
В то время как они путешествовали, до 500 семей в трех только волостях: Вяжлинской, Салтыковской и Царевской (я не имею сведений о других), не сеяв еще прошлого года озимого хлеба и распродав зимой весь свой скот, лошадей и земледельческие орудия, не выехали с наступлением весны и на посев яровых и стали ожидать в полном бездействии в рабочую пору возвращения уполномоченных из Сибири. В такое состояние поставили себя целые деревни, например деревня Ядровка и Козловска Вяжлинской волости, имеющая каждая до 100 крестьянских дворов. Кому приходилось в то лето проезжать эти деревни, тот поражался их особой внешностью. Вместо обычного густого леса коноплей – оставленные крестьянские огороды заросли бурьяном и полынью, вместо обычной пустоты черноземной деревни в летнюю пору – везде виднелись кучки крестьян, сидящих без дела у своих изб. «Вот, ждем все ходоков из Сибири со свидетельствами», - говорили они.
Во время этого ожидания губернские власти в первый раз выступили лично в деле, предоставленном до сих пор исключительно губернаторской канцелярии. Постоянные телеграфные сношения крестьян с Министерством, их поездки туда и отголоски движения давно уже побуждали властей проявить свою инициативу в этом серьезном деле. Наконец, губернаторский приезд был назначен на 4 мая. К этому дню в Вяжлинское и Чернавское волостные правления были собраны отовсюду переселенцы. В Вяжлинское их пришло больше тысячи. Но по приезде в Кирсанов, радушные угощения офицеров кавалерийского запаса и уездных чиновников задержали губернатора на несколько дней. Наконец, власти губернские и уездные длинным поездом покинули веселую Капую. В четырех верстах от города, на переправе через реку Ворону, была устроена торжественная встреча с музыкантами. Прибыв в недалеко отстоящее от этой переправы Вяжлинское волостное правление, губернатор держал краткую речь собравшимся крестьянам и затем проследовал дальше. Это личное вмешательство губернатора не оправдало ожиданий, возлагавшихся на него. Оно не развязало ни одного узла запутанного дела.
Ходоки из Томска вернулись только в июле. В августовском заседании крестьянского присутствия был сделан разбор прошений. Все те, имущества которых по оценочным спискам равнялись или превышали 200 рублей, были уволены, остальным только теперь объявили, что они не будут отпущены.
Я упоминал, что оценочные списки делались несколько раз, и потому, конечно, делались наспех и все были неверны. Правильному их составлению мешало также неспокойное состояние крестьян и недоверчивое их отношение к властям. Много богатых крестьян оказались в списке неимущих и наоборот. Принцип состоятельности разделил родственные раздельно живущие семьи, одни близкие родственники были оставлены, другие – отпущены в дальнюю Сибирь. 20 августа крестьяне получили проходные свидетельства и тронулись в путь. С самого начала путешествия они начали испытывать затруднения, благодаря раннему спаду вод в 1890 году на Волге и Каме. До Казани переселенцам несколько раз приходилось переходить на баркасы, так как пароходы не могли идти. В Казани часть переселенцев, около 60 семей, были высажены на берег, и им объявили, что на Каме с настоящего времени могут ходить только плоскодонные пароходы, и так как срочных грузов много, то нельзя надеяться на скорое отправление. В сентябре означенные семьи лежали еще на берегу Камы в ожидании парохода. Несколько семей из них, в которых заболели дети, вернулись обратно. Дальнейшее осеннее путешествие по холодным сибирским рекам и затем зимовка в землянках, вырытых в мерзлой земле, гибельно повлияли на здоровье переселенцев. Опять целые семьи вымерли.
Кроме рассказанного мною общего недоразумения, во многих местах движение сопровождалось целым рядом других. Местами были и народные беспорядки и сопротивления властям. Так, например, в селе Павловке, крестьяне окружили приехавшего к ним исправника, стали грозить ему и требовать немедленно выпуска, и он освободился от них только благодаря своей находчивости. В селе Трескине волостной старшина спасся бегством от осаждавшей волостное правление буйствующей толпы переселенцев. Но, поставив себе задачей избегать рассказов понаслышке, я лишен возможности говорить о подробностях этих и еще многих других недоразумений. Поэтому остановлюсь только на двух частностях, хорошо мне известных.
Вышеуказанные крестьяне деревень Ядровки и Козловки, сидя на дарственном наделе и желая переселиться всем обществом, захотели продать свою дарственную землю. Первое общество имело 188 десятин такой земли, второе 122 десятины. Стоимость их равнялась около 30.000 рублей. Эта цена давала самостоятельным домохозяевам значительное подспорье на переселение. Безлошадные и обедневшие, которых в этих обеих деревнях было до 25%, получали возможность двинуться в Сибирь. Поэтому эта продажа пламенно желалась всеми.
По закону крестьяне имени полную возможность даже без всякого разрешения властей распорядиться своим наделом, так как дарственная земля, не выкупаемая с содействием правительства, составляла тогда отчуждаемую собственность общества. Но пользование этим опасным правом власти могли остановить законным способом, если бы самые ходатайства о переселении целых обществ не были принимаемы. Думаю, что они обязаны были это сделать, так как сплошного вселения целых селений не требовали ни интересы разгоряченных крестьян, ни общие интересы самой местности. Но вместо единодушного отпора своим стремлениям, крестьяне встретили, как всегда, противоречивые мнения разных инстанций. Ответ местных властей завалялся, по обыкновению, в канцелярии, и крестьяне обратились к губернским, которые, не разобрав, что дело касается дарственных крестьян, сообщили им, что наделы неотчуждаемы. По телеграфной жалобе крестьян дело опять доходило до Министерства Внутренних Дел, разъяснившего крестьянам (объявление, полученное ими от губернатора 23-го мая 1890 года, за № 3507) их права. Продажа не состоялась только потому, что после разрешения, данного министерством, состоятельные крестьяне получили вскоре позволение переселиться. Утомленные долгими хлопотами, дорого им стоящими, и нетерпеливо стремясь в обетованную, столь долго запретную для них землю, они не решились еще раз отложить свой выход из-за наделов и предоставили их оставшимся беднякам. Таким образом, незнание властями законов и канцелярская волокита послужили на этот раз в пользу одной части крестьян, увеличив их наделы. Но не этими причинами объяснили себе переселенцы все перипетии этого дела. Они опять соблазнили и спутали их мысли. Так же подействовал на крестьян и следующий эпизод.
Выше я сказал, что крестьяне посылали сотни прошений в Тамбов. Все они, без единого исключения, были оставляемы без последствий, так как не соответствовали формальным условиям, требуемым канцелярией. Убедившись в невозможности добиться желанной цели личным путем, крестьяне стали искать опытного и сведущего человека, который бы научил их трудному искусству ходатайства. Такой человек нашелся в лице некоего Архангельского, сына одного из местных духовных. Задумав сам переселиться в Сибирь, Архангельский стал указывать обращавшимся к нему крестьянам, как следует писать прошения. Скоро известность о нем распространилась и в соседних – уездах Балашовском и Сердобском Саратовской губернии, где переселенческое движение было также очень сильно. От имени многих крестьян он с другими ходоками, как письменный человек, по выражению крестьян, решился ехать в Сибирь, чтобы выбрать один из свободных переселенческих участков и хлопотать об его отводе.
Узнав о том, кирсановские власти сделали распоряжение по волостям – не свидетельствовать выдаваемые крестьянам доверенности Архангельскому и не выдавать ему посемейные списки, необходимые при получении в Сибири именных свидетельств на отвод крестьянам земель, которые, как выше сказано, сама же администрация требовала от крестьян. Но Архангельский и без этих документов не встретил в сибирском начальстве препятствий, чтобы исполнить свою миссию. Воротившись оттуда, он написал до 62 прошений Саратовскому и Тамбовскому губернаторам от имени около 1500 крестьян, обратившихся к нему, и, кроме того, ездил в Петербург с жалобой на медленность производства по крестьянским прошениям.
В обеих губерниях действия Архангельского вызвали репрессию. Тамбовская администрация просила привлечь его к уголовной ответственности за агитаторскую деятельность, благодаря которой будто бы возникло все переселенческое движение, за поездки с этой целью по селам, за подстрекательство из корыстных видов и подговор к недозволенному законом переселению и за сообщение крестьянам заведомо ложных сведений о льготах, и трусливая судебная власть, помня новый внушенный ей завет не ссориться с администрацией (завет, заменивший прежнее обыкновение непременно с ней ссориться), поспешила заключить Архангельского в тюрьму, где он и просидел от 17-го марта по 7-е августа, пока дело о нем велось следователем по важнейшим делам.
Саратовский губернатор, с своей стороны, выпустил циркуляр (он был помещен в Саратовских Губернских Ведомостях, № 10 за 1890 год), в котором, называя Архангельского обманщиком, предостерегал крестьян не верить его сообщениями, что будто бы в Енисейской губернии может быть отведена им земля, тогда как он, губернатор, на основании закона 13-го июля 1889 года, утвержденного Государем, сообщает им, что в Енисейской губернии переселенцам земель не отводится. Этот циркуляр был прочитан по приказанию губернатора на всех сельских сходах, где было движение.
Оба обвинения, и тамбовское и саратовское, оказались несостоятельными. Тамбовское рассыпалось в прах перед следственной властью. Его породила безотчетная боязнь движения. Оказалось, что Архангельский принял на себя ходатайство за крестьян после усиленных их просьб и ввиду их беспомощности, что движение началось задолго до участия в нем Архангельского; что денег мошенническим образом он не вымогал у крестьян, а брал за ходатайство от 50 коп. до 1 рубля и большую часть этих денег употреблял на поездки в Сибирь, Петербург, Тамбов, на посылку телеграмм, на подачу прошений и проч., что он не разъезжал по уездам с целью агитации и что, напротив, сами крестьяне стремились к нему во множестве, что лживых сообщений о несуществующих льготах он не делал и что эти обвинения взведены на него сотскими из крестьян по приказанию урядников[14]. За отсутствием состава преступления уголовное преследование против Архангельского было прекращено Тамбовским окружным судом, и он был выпущен на свободу. Оказалось, что и саратовский губернатор ошибался, сообщая крестьянам на всех сельских сходах губернии, что в Енисейской губернии переселенцам не отводится земель. Они отводились в этом году в Минусинском и Канском округах этой губернии, как сообщали крестьянам чиновники по переселенческим делам.
На следующий 1891 год движение перекинулось в другую часть уезда, и я был лишен возможности следить за его недоразумениями. В этом году были прибиты везде по уезду огромные печатные объявления исправника, в которых говорилось, что весь север уезда, следуя лживым уверениям какого-то крестьянина, поднялся опять на переселение. В другой части уезда движение улеглось, и только отдельные небольшие группы крестьян продолжали ходатайствовать о переселении в Уссурийский край. Эти прошения разрешались в Петербурге обыкновенно около двух-трех лет после их подачи; покуда же нетерпеливые крестьяне не знали, следует ли им хозяйничать и сеять на старине. Иногда, пока такие прошения ходили, семьи разделялись; одна часть хотела идти, другая оставалась; между тем разрешения давались на нераздельную семью.
В прошлом году в умиротворенное население был пущен новый брандер. Несмотря на ежегодно в течение тридцати лет постоянно увеличивающийся переселенческий поток, министерство оказалось неприготовленным к нему, и в последние годы переселение, за неотмежеванием переселенческих участков, было, как известно, официально запрещено циркулярами. Но такое запрещение оставалось только на бумаге. Сотни тысяч переселенцев ежегодно тайком пробирались в Сибирь, и такие нелегальные люди получили даже в народе особое название «самоходов».
Наконец, в прошлом году переселенческие участки оказались вымежеванными. Чтобы объявить о том народу, потребовался новый циркуляр губернаторам, в котором министерство сообщало, что в Енисейской и Иркутской губерниях земли приготовлены, говорило о намерениях правительства устроить продовольственные пункты и санитарные станции на пути движения, сообщало о новом, значительно уменьшенном переселенческом тарифе. Но рядом с желанием поведать urbi et orbi о новом направлении своей переселенческой политики, министерство помнило, что такие объявления порождали неизменно движения, и потому, вместе с предложением властям объявить крестьянам эти бумажные обещания, было издано и другое распоряжение, - их не объявлять. У нас в губернии, по злой иронии судьбы, последовали первому из этих распоряжений, и выписки из министерского циркуляра были прочитаны по всем селам. В связи со строящейся великой Сибирской дорогой и доходящими до крестьян слухами о намерении правительства заселить ее, эти чтения по деревням были приняты населением как новый вызов правительства на переселение.
Сельское консервативное население помнит всегда хорошо все правительственные меры, когда-либо касавшиеся его, и потому наши крестьяне вспомнили вызовы и выклички желающих идти, практиковавшиеся в дореформенное время: они всегда возбуждали в крестьянах движения и были, наконец, потому оставлены[15], и подумало, что правительство снова возвращается к прежней практике. Крестьяне стали опять собираться на переселенческие сходы, подавать прошения, записываться и отписываться в списки, продавать свои имущества и отпускать хозяйство. Движение по-прежнему охватило не только крестьян, сидящих на даровом наделе, но поголовно целые деревни, имеющие полные наделы, увеличенные еще значительным выходом односельцев в прежние движения.
Так как выписки циркуляра читались прошлой зимой, то крестьяне, естественно, заключили, что если их выкликают теперь, то, значит, той же весной их поспешат выпустить, и стали готовиться в путь; но не тут-то было. Рядом с объявленными приглашениями, начались со стороны властей совершенно необходимые, при существующей системе, проволочки и препятствия исполнить в этом же году нетерпеливые крестьянские желания. Крестьянские имущества были описаны, и их прошения пошли по инстанциям в Петербург.
Некоторые земские начальники положили, кажется, не мало труда, чтобы объяснить крестьянам смысл нового правительственного распоряжения. Не знаю, удалось ли им подействовать на недоверчивую крестьянскую душу, по крайней мере, в тех местах, где пренебрегли такими объяснениями, мнимая борьба помещиков с крестьянами из-за выхода возгорелась опять по всей линии. Впрочем, последнее движение по размерам и интенсивности уступает предыдущим. Я не берусь решать, происходит ли это от разочарования крестьян в новых местах и их убеждения, что господскую волю не пересилишь; или же здесь действуют также экономические причины – хорошие урожаи последних лет и повысившаяся заработная плата.
Для восточной части нашего уезда объявление последнего циркуляра имеет еще другое вредное последствие. Благодаря движению восьмидесятых годов многие наши крестьяне скоро и хорошо устроились на Алтайских привольных Государевых землях, не в пример лучше, чем на частных землях уфимских землевладельцев. Там образовались целые селения кирсановцев, которые стали манить туда своих односельцев и родных, и таким образом у нас готов был образоваться естественный дренаж нашего населения в эту богатую страну. Крестьянские связи на Алтае должны были облегчить нашим будущим переселенцам первое, всегда столь трудное время водворения на новых местах. Эти же связи давали возможность им избегать гибельных ошибок при выборе мест поселения. Как известно, от неудачного выбора бесплодных, безводных или с плохой водой участков гибнут и разоряются на новых местах целые селения. Все эти преимущества теперь уничтожены приглашениями переселяться в Енисейскую и Иркутскую губернии, понятыми крестьянами как правительственный вызов только в эти губернии. Эти приглашения круто поворачивают наш переселенческий поток в совершенно неизвестные нашему крестьянству страны.
Движение, продолжавшееся много лет сряду, изредило население нашего уезда, хотя очень неравномерно. Многие селения сохранили всех своих жителей; другие потеряли 5-10 и даже, как исключения, до 50%. В последние годы в восточной части Кирсановского уезда стал чувствоваться постоянный недостаток рабочих. Подкошенные хлеба ежегодно лежат до поздней осени на рядах, и помещичьи рядчики напрасно разъезжают по дальним селам, приглашая крестьян на работу.
Занятые своим делом, они отказываются от чужой работы или идут на нее по очень возвышенным ценам. В третьем году часть урожая у помещиков осталась даже в поле к зиме и сгнила. Этот недостаток рабочих рук, происходя от метеорологических условий и очень хороших урожаев последних лет, имеет не много общего с выселением крестьян. Но он опять наглядно показывает крестьянам всю важность для посевщиков-помещиков сохранить более густое население уезда.
Из моего фактического изложения легко сделать обобщения, но я на них не буду долго останавливаться. Я пишу не для того, чтобы конструировать формулу, в которую давно пора бы вылиться нашему переселенческому делу. Все ее элементы давно уже разработаны литературой, но они остаются в теории и не переходят в жизнь, и я пишу для того, чтобы на живом примере указать на последствия неустроенного дела. Я пробую еще раз после многих подобных попыток постучаться во все еще запертую, заколдованную дверь порядка, которая должна же когда-нибудь отвориться.
Следующие главнейшие выводы вытекают из моего рассказа. Такое громадное и жизненное для всего нашего народа дело, как переселенческое, не может быть управляемо частными распоряжениями, интересами отдельных местностей, разнообразной политикой отдельных ведомств и минутными веяниями. Все эти противоречия должны быть примирены в колонизационной системе. Только при последней может исчезнуть замеченное нами двойственное отношение правительства к делу переселения – одновременное его поощрение и задержка. С ней же прекратятся неопределенность и беспечность в управлении этим явлением, недостаток законов, его регулирующих, и то ложное освещение, которое оно получило в глазах народа. Само дело только тогда получит надлежащую ему обстановку.
Проводить в жизнь эту систему должны особые органы, выделенные в центре и на местах нового поселения от всех других министерств в особое колонизационное управление. На необходимость такого решения указывают специальные особенности дела, его громадность, сложность, запутанность после долгого пренебрежения и всемирный опыт других народов.
Этой будущей колонизационной системе между прочим придется остановиться на следующем. Из густонаселенных, обнищавших центральных уездов черноземной полосы не замечалось до последних годов усиленного переселенческого движения, может быть, отчасти потому, что население здесь давно уже осело и потеряло колонизационную предприимчивость. Крестьяне бежали почти поголовно из малонаселенных местностей, лежащих на восточных и южных пределах чернозема, где земля дешева и труд дорог. Это происходит от большой энергии и подвижности недавно пришедшего сюда населения, но также и оттого, что здесь исключительно скучены дарственные наделы. Первая причина естественна, и нельзя даже пытаться на нее действовать; вторая – ненормальна, а потому подлежит воздействию; к тому же она легко устранима. Устройство в полосе дарственных наделов части населения на местах, обеспечив ему в достаточном размере земельный надел, уменьшит интенсивность такого выселения.
Примечания
[1] Численность и плотность населения определены по подворной земской переписи, сделанной в Тамбовской губернии в 1880–1884 г. Смотри земские статистические сборники том X стр. 232 и след. том XIV стр. 23-25. С тех пор, благодаря выселениям, плотность восточной части Кирсановского уезда скорее уменьшилась, чем возросла.
[2] Подробности о том у Янсона в его очерке правительственных мер по переселению крестьян, помещенном в опыте статистического исследования о наделах и платежах крестьян. 1881 г. стр. 63 и след.
[3] Экземпляр отчета, которым и пользовался, находится в Нарышкинской библиотеке города Тамбова.
[4] Приблизительный рост переселенческого движения на Алтай можно видеть по числу одних перечислившихся и получивших дозволения водвориться, что далеко не обнимает всех действительно пришедших, из которых многие живут по паспортам. Вот эти цифры по шестилетиям в тысячах
с 1866 по 1872 г. перечислились на Алтай ревиз. душ – 3 т.
с 1872 по 1878 г. – 4
с 1878 по 1884 г. – 4
С 1884-1889 получили дозволения Главн. Упр. поселиться 96 тыс. Живущих без перечисления было в 1876 – 1 тыс., в 1882 – 17 т., в 1884 – 30 т. В 1889 г. живущих без приемных приговоров и живущие в городах было приблизительно 40 т. К 1891 их было уже 69 тыс. Эти цифры взяты из сборника историко-статистических сведений «Алтай», стр. 331-334 и из ведомости Томской переселенческой станции за 1892 г.
[5] Сложность процедуры перечисления и число крестьян, идущих на Алтай без соблюдения формальностей, требуемых законом, доказывается тем, что, несмотря на эти облегчительные меры для перечисления к 1-му январю 93 года все-таки там по официальным сведениям считалось 69 тыс. неперечисленных душ обоего пола, к чему надо еще прибавить, что действительное число неперечисленных обыкновенно в полтора раза превышает официальные сведения (См. у Кочуровского, Русская Мысль 1894 № 3).
[6] Сибирский Вестник 1889 г. № 89.
[7] Называю таким именем, обуревавший нас тогда перед Китаем страх, не по существу дела, с которым не знаком; а с точки зрения сегодняшних наших взглядов, когда после войны с Японией, забыв недавние наши опасения, мы поддержали распадающегося восточного колосса.
[8] Все эти сведения я выписываю из Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета 1 июля 1882 г. и из необнародованного сборника официальных сведений по управлению Восточной Сибири, изданного генерал-губер. Анучиным, том II, Иркутск 1883 г.
[9] Вот небольшая иллюстрация к интенсивности этого движения, сообщаемая Гуревичем в его исследовании о переселениях в Сибирь, стр. 100. «В 1883 г. из одного Константиногородского уезда Полтавской губ. было отправлено крестьянами на Амур телеграмм на 4000 р.» Телеграфные сношения с Сибирским начальством – общее явление при переселенческих движениях.
[10] Русский Вестник, Южно-Уссурийский край и его русская колонизация, август 1891 г., стр. 156.
[11] Г. Григорьев в своем исследовании о переселениях крестьян также указывает, как привязанность и забота Рязанских крестьян к их церквам остановили переселенческое движение.
Все эти крестьянские объяснения правительственных намерений, при всей их видимой нелепости, получают свое объяснение в постоянных хлопотливых передвижениях населения из одной местности в другую с правительственными целями и большими льготами. Эти передвижения делались в течение всей нашей истории. Укрепление и ограждение окраин от вторжения кочевников, господствовавшие в разные времена теории умножения населения, развития во что бы то ни стало промыслов и фабрик заставляли нас так поступать.
[12] «Алтай» стр. 114, 115.
[13] № 80, 1890 г.
[14] Я выписываю все это буквально из официального документа – заключения прокурорского надзора о прекращении следствия над Архангельским. Нет сомнения, что обвинение администрации в подговоре через урядников, выведенное судебною властью из слов крестьян, не выдерживает критики, но оно характеризует настроение самих крестьян.
[15] Также всегда действовали на крестьян все объявления правительства о имеющихся свободных землях для заселения. Не касаясь дореформенного времени, богатого переселенческими движениями, и говоря только о подобных циркулярах Министерства Внутренних Дел, а не о других законах и распоряжениях правительства, можно указать, как на примеры, что рассылка по волостям министерского циркуляра от 13-го апреля 1868 года о том, что в Оренбургской и Уфимской губерниях имеются свободные, казенные земли, предназначенные для заселения, дала толчок движению, в котором участвовали 19 губерний (Янсон «Очерк правительственных мер по переселению крестьян»). Обнародование циркуляра 16-го сентября 1874 года о том, что в Херсонской губернии предполагается раздать 22 т. десятин земли некоторым разрядам крестьян, подняло движение в Черниговской, Орловской и Курской губерниях (Уманец, Колонизация свободных земель России стр. 195).
К вопросу https://muzeykirsokr.tmbreg.ru/?p=1330
