Ревнивый бес
Рассказ
Этот рассказ был написан много лет назад, но не публиковался из-за моего несогласия назвать его фантазией. Попробуй я утверждать реальность этих событий во времена моей юности, мне, как минимум, был бы закрыт путь к моей профессии, о которой скажу в конце. И я полвека молчал о том, что поведаю…
Рассказ адресую верующим. Другие - могут найти более интересное на эту тему у Н.В. Гоголя.
Дом моей двоюродной бабушки стоял на отшибе села, на краю большого оврага. Соседние ветхие и полуразрушенные домишки были заброшены, и на версту вокруг она была единственной жительницей. С детства бабушка была сиротой. Повзрослев, бесприданница вышла замуж за парня из состоятельной семьи.
Данила смолоду вел безалаберный образ жизни: кутил, бабничал, играл в азартные игры, нередко сопровождавшиеся драками. А потому родители согласны были женить шалопая на ком угодно.
В девках бабушка была красивой, фигуристой толстушкой, и влюбиться в нее было неудивительно. Данила охотно взялся за дело: построил дом, обложил широкий двор каменной стеной, завел скотину. Пока они строились, детей не допускали, а когда пожелали их иметь, то от чрезмерно тяжелого физического труда ребенок родился преждевремен- но мертвым.
С финской войны Данила вернулся тяжело больным. Беременность жены, пользуясь слухами, воспринял как измену. Оскорблял жену на чем свет стоял, грозил зарубить.
- Я тебя, суку, с того света достану, - хрипел он, жадно затягиваясь табачным дымом, кашляя, плевал кровью. И вынудил ее на аборт. А вскоре умер.
Смерть мужа бабушка перенесла без слез, как облегчение. На могиле вместо обычного "Царствия небесного"… произнесла: "Бог ему судья". Девять, сорок дней скупо помянула, на этом поминки и закончила - годы-то были тяжелые - война. После смерти, как она говорила, "темного картежника и бильярдиста" в доме начали происходить загадочные явления, которые по суеверности своей она воспринимала как должное и открещивалась. Положит, бывало, очки на видное место, хватится - очков нет. Ищет-ищет, глядь, а они лежат там же. Выйдет с кружкой грядки поливать, а кружки как не бывало: вернется домой - кружка стоит на прежнем месте. Стукнет бабка себя по лбу, дескать, с ума сходить стала, старая! А через некоторое время подобное происходит с другими предметами. Стала она за собой все примечать, задумываться…
Относится это к дальнейшим событиям или нет, только в осенние длинные ночи стала бабушка слышать на чердаке странные звуки, на завывание ветра не похожие, и топот, будто кто-то ходит без обуви, сотрясая потолок, лазит по углам, гремя вышедшими из употребления вещами, накопившимися там со времен замужества. А однажды, в час ночи, оттуда в сени полетели старинные тарелочные весы, гири, вслед за ними зазвенели застекленные запасные оконные рамы, и полдюженная снизка "ламповых пузырей" со звоном грохнулась наземь. Однако утром бабушка обнаружила все стекла в рамах и ламповые стекла целыми и невредимыми. Под лазом на чердак валялось с десяток керенских купюр стотысячного достоинства и маленький черный туго затянутый узелок из ее девичьей шали. Перекрестив себя и узелок, развязала его и ахнула: в узелке был пятирублевый золотой николаевских времен. Разглядывая, перевернула его орлом, а на нем крохотная записка Даниловой рукой: "На похороны".
Бабушка лишилась сна и все ночи напролет при горящей керосиновой лампе шила и вязала, прислушиваясь к звукам и крестясь. А перед ней лежала Библия, открытая на молитве "Отче наш". Одиночество сопровождалось тревожными ожиданиями… Ей постоянно вержился загробный голос беснующегося мужа: он то подвергал ее гонениям ревности, то обвинял в душегубстве… Появилась боязнь ночи. Бабушка от бессонницы выбивалась из сил, но страх не давал сомкнуть глаз. А если закрывала глаза, то слышала непонятные звуки. Врач поставил диагноз: острое психическое расстройство… И назначил сильное успокоительное. Но, хорошо знавший бабушку, он был в замешательстве: ее рассудок отличался чистотой и логичностью.
- В доме по ночам шуршат мыши, стрекочут сверчки… - все это я прекрасно различаю, - рассказывала бабушка врачу. - Но вот рыжая кошка, ранее проводившая ночи на чердаке, перестала там обитать, а с появлением необычных звуков то, рыча, взъерошивалась, то жалобно визжала, как побитая, то хрипела, как придушенная.
Самое страшное и мучительное стало происходить после засыпания. Приняв успокоительные и снотворные таблетки, измучен- ный организм ее спал, но она все слышала, с мучительным усилием открывала глаза и видела над собой на фоне белого потолка серую тень с желто-красными глазами пьяницы Данилы. Бесформенная тень протягивала к ней бесформенные лапы и шарила по телу, сдавливала грудь, шею, заслоняла рот и нос, отяжеляла все тело, не давая пошевелить органами. Все видя, слыша и чувствуя, она не могла перекреститься и только, собрав силы, выкрикивала:
- Да воскреснет Бог!..
Тогда от пощечины или от тычка в бок вскакивала, тяжело дыша, крестилась. Утром разглядывала синяки.
Как-то в декабрьский полдень бабушка перед зеркалом приводила себя в порядок и вдруг почувствовала запах табачного дыма. Подобный дым всегда стоял вокруг курильщика Данилы, так и умершего с цигаркой во рту. Оглянулась - комната была пуста. Дым потянулся к зеркалу, как бы вошел в него, уплотнился, из дыма вырисовался образ похороненного мужа. Когда видение стало отчетливым, хрипящий голос произнес:
- Готовься, скоро приду за тобой, - и образ рассеялся.
В возрасте моих пяти лет в моем воображении бабушка была всемогущей: она заговаривала болезни, снимала сглаз, умела делать все… Уверенный, что рядом с бабушкой со мной ничего не случится, я лез за ней в речку, босиком, как и она, бежал по первому снегу, сняв валенки переходил весенние ручьи, и вера в нее выполняла защитную роль. Страха я еще не знал, ведь он приходит с опытом жизни, и по детской наивности мне хотелось увидеть беса, о котором она уже не раз говорила знакомым. И я спрашивал.
- Бабушка, а какой он?
Бабушка тотчас крестила меня и молила, чтобы он не явился при мне. У безграмотной бабушки не было, как у грамотных, психологического барьера, что какие-то явления неестественны, нематериальны… Это нас с ней ставило в более выгодное положение при возникновении необычных явлений: мы не получали сильных стрессов, опасных для здоровья; я верил в ее силы, она - в Господа Бога.
- Господь не допустит, свинья не съест, - говорила она.
Однажды бабушка подвела меня к зеркалу и заставила пристально смотреть в него, а сама занялась нехитрой прической. Когда она распустила волосы, почудился запах табачного дыма, зеркало затуманилось, дым в нем сгустился и превратился в образ деда.
- Сними крест, грешница! - прохрипел он и растаял. По совету верующих, бабушка обшила ситцем кусочек ладана, прикрепила его на суровую нитку рядом с крестом. Несколько дней она не подходила к зеркалу, а когда подошла - видение мужа снова появилось уже с угрозой:
- К нам и кирпичом завербовывают!
Тогда бабушка закрыла зеркало черным покрывалом, отвернула его к стене. Сама с тех пор обросила себя и стала быстро стариться, седеть. Со страхом бабушка ждала тринадцатую рождественскую ночь. Меня спать уложила засветло, чтобы разбудить к полуночи. К Рождеству Христову запаслась маслом для лампадки, и она горела круглые сутки.
В первом часу ночи заволновалась кошка. Она грелась на загнетке. Вроде бы без причины начала невольно ворочаться, издавать злобное рычание, потом взвизгнула, не по-кошачьи неловко спрыгнула с загнетки и забилась под кровать. Пламя в керосиновой лампе запрыгало, начало мигать и коптить. Бабушка потянула к ней руку, и в этот момент ламповый “пузырь” взорвался, ударив ее осколками горячего стекла.
- Ну, началось, - сказала бабушка, потерев руку, и перекрестилась. Пламя погасло, фитиль зачадил. В дальнем углу кухни на полочке слабо горела запасная коптилка. И в этом полумраке сразу выделилась серая тень, которая то бросалась по углам, то из комнаты в комнату. Вдруг пламя от коптилки отделилось и поплыло к лавке, под которой стоял бидон с керосином.
- Господи помилуй! - вскричала бабушка. - Живые помощи!..- читала она.
Пламя вздрогнуло и погасло. Несколько секунд ничего не было видно, потом в углу засветились два оранжевых пятна, подобных глазам, засерели предметы, и как-то странно стало видно в темноте. Я посмотрел на бабушку. Ее волосы напоминали мерцающий костер синего пламени, она крестилась и читала молитву, а волосы метались и потрескивали, глаза горели фиолетовыми огнями, а зубы сверкали ярче лампады.
Серая тень меняющихся очертаний с двумя оранжевыми пятнами глаз перемещалась по комнате, то поднимая и опуская небольшие предметы, то швыряя их, что было характерно для живого пьяного Данилы.
Когда бабушка, собираясь с мыслями, вспоминая очередную молитву, переставала креститься, наступало затишье, однако со стола мельхиоровая ложка тихонько поднялась и, будто дразня, поплыла на уровне моего лица. Когда она поравнялась со мной, я машинально схватил ее и почувствовал, что меня обволокло что-то еле осязаемое, пол ушел из-под ног, и я поплыл, будто в реке, держась за ложку, как за дощечку. Оконные стекла на низких подоконниках отразили мой силуэт: давно не стриженные волосы стояли дыбом в синем светящемся очертании, глаза горели так же, как у бабушки, зубы сверкали голубоватой белизной. Я сказал:
- Бабушка, темно, а как видно!
- Стой рядом и молчи! - приказала она. Я хотел встать на прежнее место, перебирал ногами, но не мог опереться о пол, оттолкнулся рукой от подоконника и скользнул к ней под иконы.
- Брось ложку, - сказала она. Я бросил… и тут же "прилип" к полу. Ложка легонько стукнула меня по лбу и улетела на стол. Детским рассудком, не знавшим законов физики, я все воспринимал без удивления и страха.
Под столом раздалось звяканье осколков стекла, и из-под него к моим ногам выкатилось целое ламповое стекло. Я поднял его и протянул бабушке.
- Подержи, я зажгу, - сказала она. Обобрала фитиль, взяла со стола спички…
На кухне что-то загремело - мы невольно пос- мотрели туда и застыли в ужасе: из-под лавки взлетел топор и повис в воздухе.
- Да воскреснет Бог!… - вскричала бабушка. Топор пронесся в ее сторону, но, чуть не долетев до головы, изменил траекторию полета и врезался в наличник окна.
- И расточатся врази Его! - продолжала она, чиркнув спичку. Облакообразная тень метнулась в горн печки. С загнетки опрокинулся чугун со щами. Звякнули вьюшки, и тень исчезла в трубе. Дрожащими руками бабушка поднесла спичку к лампе, попросила:
- Надень стекло, как бы мне не выронить.
Комната наполнилась светом. Несколько минут мы стояли молча. Кошка вышла из-под кровати и принялась лакать щи. Бабушка обессиленно села и медленно проговорила:
- Ложись спать, сынок, я с тобой, - что означало: я защищу тебя.
Позже, вспоминая происшествие, она кому-то призналась: если бы не ребенок, мне бы не сдобровать. Дополняя и уточняя друг друга в деталях видений, мы обнаружили, что наши восприятия имели различия. Так, бабушка рассказала, что "от страха волосы становились дыбом", я же чувствовал, как волосы вставали, но страха не испытывал. Бабушка наиболее подробно запомнила эпизод с пламенем коптилки и не заметила, как я "плавал", а также, куда исчезло видение, а я не слышал ругательств деда в эпизоде с топором. Кстати, он еще долго торчал в наличнике окна.
По совету христиан бабушка обратилась к благочестивому старцу отцу Константину, жившему в те времена где-то в нашей области. Затем всю комнату окропила Святой водой, на чердаке все углы окурила ладном. И беснующееся видение посещать перестало.
Однако, когда меня увезли учиться в город, жить в своем доме спокойно бабушка уже не могла: ушла в дом престарелых, где вскоре и умерла. Я впоследствии пошел в летчики потому, что в детстве вкусил секунды свободного полета, и всю жизнь эти ощущения преследовали меня. Какого-либо объяснения по поводу рассказанного у меня так и не сформиро -валось. В одном только уверен, что "неестественное", вопреки теории материализма, существует.