Герб города Кирсанова

«Война» Воспоминания Е. Лаптевой.

Автор воспоминаний о жизни в Кирсанове в годы Великой Отечественной войны - Евдокия Ивановна Лаптева. К сожалению, ее уже нет в живых. Сибирячка, приехавшая в наш город незадолго до войны, она прожила в нем со своей семьей до 90-х годов прошлого века. По профессии учительница с корнями крестьянки, она много знала и столько же много умела. В пенсионном возрасте взялась Евдокия Ивановна за перо, чтоб рассказать о своей трудной и счастливой судьбе, о судьбе людей своего поколения. Писала прозу и стихи. Мечтала издать их. Но так и не увидела свой труд напечатанным.
К счастью, дочь Евдокии Ивановны Ольга Федоровна размножила ее рукописи на печатной машинке, заключила в переплеты. Эти книги Евдокия Ивановна дарила близким людям и друзьям, в числе которых волею судьбы оказалась и я.
В канун 60-летия Великой Победы мне показалось уместным и своевременным поместить на страницах "Нашего Кирсанова" одну из глав воспоминаний Евдокии Ивановн Лаптевой с названием "Война". Она многое напомнит старшему поколению и многое откроет младшему.
Е. Уривская.

Война

I. Накануне
Мы в Кирсанове, на Тамбовщине. Молодые: нам еще нет сорока. Муж Федор Андреевич недавно окончил Омский сельскохозяйственный институт. Работает преподавателем в ШКМ, получает 500 рублей. Я в железнодорожном интернате воспитательницей - 150 рублей. Живем - не нарадуемся у Маренковой Анны Тимофеевны на квартире. На рынке все дешево. Обилие овощей и фруктов, подсолнечного масла, молочной продукции, дичи, домашней птицы, мяса, муки и пшена. Мы тратим большую часть заработка на питание. Детей тройка растут, да и мы шесть лет ходили с подтянутыми животами. Он учился в институте, я работала на родине, в Сибири, в две смены в начальных классах. Стали приодеваться. Слушали радио. Особенно любили слушать наши малыши "Удивительный вопрос, почему я водовоз? - Да потому что без воды ни туды и ни сюды". Нас, взрослых, волнует другое. Гитлер легко забирал одно западноевропейское государство за другим.
- Федя, - говорю мужу, - это он подбирается к нам, к Советскому Союзу. Война будет. Тебе 39 лет, не миновать идти воевать, как же я останусь с тройкой одна на чужой стороне, в чужой хате? Давай покупать хоть какую-нибудь хибару, чтоб у меня с детьми были свои стены.
- Легко сказать: покупать, а на что?
- Кто ищет, тот всегда найдет, - отвечаю.

Читаем объявление: "Продается дом, Пушкинская, 33". Зашли, посмотрели. Место хорошее, садовое. Даже улица раньше называлась Садовой. Продается старая пристройка - одна комната, 16 кв.м. - 4 окна, сенцы, часть сарая и неухоженная полоса земли - две с половиной сотки.

Это то, что нам надо на первый случай. Стоит это удовольствие пять с половиной тысячи. А у нас и 500 рублей нет, стали ладиться. Хозяйка видит, мы оба такие увлеченные. "Нет, - говорит, - цена окончательная".

Загорелось нам: купить! Получил муж зарплату за полмесяца да разрешили нам часть облигаций продать по этому случаю. Понесли задаток. Договорились - остальные через месяц, где-нибудь "наскребем". В этот же день полетели письма во все концы Советского Союза - к отцам, братьям, дядям и просто хорошим знакомым. Народ уже стал поправляться после германской (1-й мировой), гражданской войны. А русский народ душевный, сочувственный. Посыпались нам переводы, кто сколько может…

Через месяц расплатились за свою хибару. Еще хозяину как соседу пришлось доплатить 150 рублей за то, что разрешил жильцам поселиться с тремя детьми. ("Не каждый согласится", - сказал он.) Снова план, кому в какой месяц посылать свой долг. Выплатили все через год. В июне 1941-го последний отослали и… бац! Война!!! Успели еще весной 1940 г. посадить сад на нашей полоске земли. Из Мичуринска достали лучшие сорта саженцев.
И остались мои детки-дошкольники и саженцы - их однолетки без папы. Его призвали на войну.

II. Папа ушел воевать
1941 год. Седьмое сентября. Вечер. Я еду с вокзала. На руках у меня младшенькая, сын и дочка постарше идут рядом, держатся за платье. Они не плачут, хотя только что проводили на фронт папу. Они знают: папа прогонит с нашей земли фашистов и придет домой. Им привезет гостинцы: Оле и Азе - куклы, Вите - машину. Маму они будут слушать и помогать ей. Так сказал папа.

Дома укладываю детей спать. Они засыпают спокойно и безмятежно. Не сплю только я. Что делать? Как жить? Город чужой. Только год живем в нем. Ни одной родной души. Средства для существования скудные. Запасов никаких. "Натопить печку, закрыть пораньше трубу и заснуть всем вместе… навсегда".

Прочь, прочь такие мысли. Нельзя так отчаиваться. Ведь мы в своих стенах, Утром взялась за детскую обувь. Достала из сундука резиновый клей, старые галоши, ножницы, напильник, кисточку - организовала ремонтную "мастерскую". Дети в итоге к осени обуты. Надо и к зиме готовиться. А она тут как тут - с морозами, с буранами.

Выписал гортоп кубометр торфу с озера Лебяжий, дал пару волов, запряженных в розвальни. А я с волами дело никогда не имела. "Вставай, - говорят, - в розвальни, вот тебе вица, хлещи их хорошенько и покрикивай: "Цоб-цобе". На Лебяжьем увидишь штабеля торфа, накладывай из любого. В розвальни больше кубометра не войдет".

Нахлестала волов, еле успела в сани запрыгнуть. Волы, однако, скоро поняли, кто ими управляет. Пошли ленивым шагом. Обратно, уже с торфом, зашагали веселее. Я иду рядом, радуясь - топливо везу! Только въехали в город, на конце Рабоче-Крестьянской улицы стоит воз с сеном. Волы к нему, давай с жадностью есть сено. Хлещу их вицей и кричу, и плачу. Никакими силами не могу оторвать от воза. Чем больше хлещу, тем больше они злятся. Повернулись оба к дышлу головами. Глаза налились кровью.

Едет мимо на лошади мужчина. "Не слушаются?" Поковылял к волам. Гаркнул на них матерно. Выправил их вдоль дышла, связал хвосты, вывел на дорогу, нахлестал вицей. Дошли мы до улицы Гоголя, на которой был гортоп. Волы - к нему, то есть домой. Но повернуться к дышлу уж не могут: хвосты-то связаны. Чьи-то ребятишки помогли их направить на Пушкинскую. Тут уж мои дети выбежали помогать торф разгружать. Выбросил его на тротуар, к воротам. Уселись все на розвальни прокатиться до гортопа. Я рада. И торф привезла, и детям удовольствие доставила. Про свои слезы уже забыла.

III. Красивые пышки
Выдали карточки. Но хлебные, сахарные, жировые, крупяные взяли в детский сад. Хлеба не хватает. Приварка нет. Картошка дорожает. Мука ржаная 110 рублей пуд. Хожу в базарный день на рынок. Продаю что можно: новую клеенку, отрез на платье, комбинации, костюм мужа… Под базарный день не сплю, все думаю, что еще продать - веревку бельевую? Фонарь "летучая мышь"? Часы-ходики? Придется со швейной машинкой расстаться. Муж пишет: "Ничего не жалей, продавай мою одежду - сохрани детей".

Я получаю зарплату 150 рублей, пособие за мужа - 150 рублей. Это - 300. А картошка - 700 рублей мера (два ведра). Это роскошь для нас. Покупаю пуд хлопкового жмыха за 200 рублей. Подсушиваю в духовке и картофельные шкурки. Дети толкут их в чугунной ступке и просеивают через решето. Я готовлю из этой "муки" пышки. Духовка у нас печет хорошо. Муж сам сложил печь в 40-м году, как только купили "дом". На вид пышки из хлопкового жмыха красивые. Приходит почтальонка: "Вы пышки печете?" Я угощаю. Она попробовала: "Нет, мы такие не кушаем". А с хлебом все хуже. Дети еще спят, а я в два часа иду в очередь к хлебному магазину. Там уже толпа. Пишут на спине номер очереди мелом или на руке химическим карандашом. И как рано я ни прихожу, даже ночую иной раз у магазина, хлеба по карточкам не получаю. Утром, когда привезут хлеб, очередь сломается, все толпой - к прилавку. Продавец дает через головы. Мне опять не хватает.

Написала письмо Сталину. Прибыла комиссия из Москвы. Собрали нас, женщин. У кого не получен хлеб за полмесяца, у кого больше, у меня за три недели. В день приезда комиссии хлеба хватило всем. но задолженность так и не отдали.

В военторге однажды дали поллитра водки - по две четвертинки в руки. Одну оставила на перевозку топлива, другую понесла на базар. Мужчина-покупатель говорит: "Может, ты воду налила. Надо попробовать". Отхлебнул из четвертинки сразу половину. Допил и последнее. "Добрая", - говорит. А расплачиваться - куражится. Я - в слезы. Ну, отдал деньги. Проснулась я как-то ночью, сосет под ложечкой. Дети дома: выходной, а меня ни кусочка, ни крупинки, ни копейки денег. Взяла старые газеты, понесла на базар. А там с таким товаром женщин толпа, а курильщиков нет - все на войне. Откуда-то взялся старичок. Женщины - к нему. Он говорит: "У ней возьму. У ней тройка. Да и газеты с вкладышем". Взял одну, дал 5 рублей. Я радехонька. Принесу домой кусочек хлебца. Прижимаю его к себе, гляжу - две женщины несут на рынок мешок буханок. Спросила - 230 рублей. А женщины из детсада, где мои дети. Пошла в горздрав, рассказала. Дети из детсада вернулись со слезами: "Лучше бы ты, мама, не ходила".

IV. Дала себе слово
Витя пошел в 1-й класс. Одеть не во что. Сшить не из чего: все продала. Есть лишь белые трикотажные рейтузы. Подшила их, ушила, покрасила в синий цвет. Пошел мой парень в школу в штанах. Девочек определила в круглосуточный детский сад. Я все работаю воспитательницей в железнодорожном интернате. Только его перевели в железнодорожное депо, в комнату отдыха машинистов. На дежурство хожу через весь город. Дежурю до 11 часов ночи - пока уложу детей спать. Те боятся: вдруг будут бомбить станцию. Я успокаиваю их, уговариваю, а на душе кошки скребут: Витя дома один, с фитильком. Конечно, боится. Немцы уже Мичуринск бомбят, того и жди десанта.

На станции, да и во всем городе, затемнения. Иду домой в полночь. Тьма, хоть глаз выколи. Дождь льет, грязь чуть не по колено. Жуткая тишина. Но вот и дом. Стучусь в дверь, никто не открывает. Стучу в окно - не открывает. Стучу изо всех сил - не открывает. Соседи пришли. Стучали, стучали - еле проснулся наш Витя. Крепок детский сон. Решили, что Витя не будет закрываться. Никто к нам не придет: брать у нас нечего. Но как ни убеждай - жутко ребенку одному в ночной темноте…

Для всех нас праздник суббота и воскресенье. Вечером в субботу собираемся все вместе. Кровать ставлю у печки. Усаживаемся рядком. Читаю детям сказки Чуковского, Маршака. Хотя и голодно, но мы вместе. Вспоминаем папу. У нас тепло, а как он там, в окопах?

В 1942 году открыли детскую столовую. Витину карточку забрали целиком. Он уже второклассник. Пошел в столовую обедать. Закружилась голова, потемнело в глазах. Упал на траву и долго-долго лежал, пока кто-то из знакомых не поднял и не довел до столовой.

Я возвращаюсь из очереди за своей пайкой хлеба. Неожиданно у меня обносит голову, я приваливаюсь к забору и сползаю на землю. Хлеб же прижимаю к себе. Проходившая женщина подумала, что я умерла. Закричала. Прибежали другие женщины, дали глоток воды. Еле-еле пришла в себя, первое, что блеснуло в сознании: цел ли хлеб, есть ли чего нести детям.

В другой раз бреду на рынке мимо молочного ряда. Спрашиваю, сколько стоит пол-литровая банка варенца. Посмотрела, денег хватит. Думаю, куплю детям. Взяла баночку, поднесла к губам попробовать. И не могу удержаться, впала в какое-то безумие. Хватаю, хватаю ртом варенец. Выпила весь и ужаснулась: как покажу глаза голодным детям? Опять нашло безумие - рыдаю в отчаянии, в истерике. Люди обступили, думали - похоронка пришла.

А я слово себе дала: не подвергать себя больше соблазну, не пробовать ничего съестного вне дома. Держала то слово всю войну.

V. Помнит материнское сердце
Аза заболела в яслях корью. Мне дали больничный. Но температура у дочки спала, и меня выписали на работу. Понесла Азу в ясли. У нее тут же высокая температура. Поберечь бы, подержать дома. А как? Ослабла девочка. Опять болеет: воспаление легких. Температура 40 градусов, рвота. Я побежала утром на дорогу, поджидать, когда пойдет в больницу детский врач Сонкина Раиса Дмитриевна. Дождалась. Та сразу ко мне. Посмотрела дочку, говорит: "Сейчас же в больницу". Там тут же прокол в позвоночник. Мне наказ: мерить температуру каждый час. Смотрю: она падает, падает. Аза лежит пластом, вся распустилась, без движения. Врач велит мне быть с ней и ночью. А с кем будут ночевать Витя и Оля? Побежала к соседям Сивковым. Две ночи ночевал с моими детьми старенький Иван Александрович. Врач успокоил: анализ показал, что у Азы не менингит, а осложнение после кори. Дала мне справку, чтобы после больницы подержала дочку дома. Ах, как я благодарна и Раисе Дмитриевне, и Ивану Александровичу. Написала про них на фронт мужу.

Прошло немного времени - заболел дифтеритом Витя. За ним - девочки. Лечение верное. Остались дети живы.

Заболела Оля. Ослаблены дети от недоедания. В доме ни кусочка сахара, ни жиров. Пришла проведать дочь учительница Мария Демьяновна. Принесла шоколадную конфету. Врач детской консультации Надежда Николаевна Шевченко вызывает к себе: "В аптеку рыбий жир поступил. Вот вам рецепт. Идите получите". Как она поддерживает меня - всю войну. Заболели дети малярией - сейчас же их в больницу. Там питание получше и лечение. Как бы я без таких чутких людей.

Настал 1942 год. Весной дали огород на территории теперешнего сахарного завода. Вскопали его с второклассником Витей. Где взять семян? Соседи Иван Андреевич и Евдокия Александровна предлагают: берите мешок картошки, с урожая отдадите. У других соседей - Ильиных - корова. Мы у них берем четверку молока в день. Пойдут за ним девочки с поллитровой кружкой, чтоб не расплескать. А Татьяна Александровна нальет не половину, а полную, да скажет: "Отпейте, чтоб не разлить". А то несут девочки яблоки - Татьяна Александровна дала. Мы с Витей с огорода идем затемно. Как там одни девочки? А девочки наши спят поперек кровати у Евдокии Александровны.

Прошло, прошло время. Дети давно взрослые, а материнское сердце все помнит людскую доброту, все-все до капельки.

VI. В лес за дровами
Теплый весенний день. Пошли все к природе-кормилице на реку Ворону. Принес каждый по котомке, а я себе вдобавок еще вязанку хворосту. Дома вскипятила на таганке чайник, залила им ракушки в тазу. Они раскрылись. Вычистили содержимое, начали варить. Я перчику положила, соли. Рассказываю детям, как мы с братом, их дядей Афоней, ловили в Сибири на Иртыше стерлядей, варили уху. И у нас настоящая уха. только мясо ракушек жесткое-жесткое. Провернула его через мясорубку, отварила горох, который получила по своей карточке вместо крупы. Тоже провернула. А жиров - ни капельки. Нашла в лекарствах касторку, смазала ею всю сковороду, испекла в духовке. "Ой, как вкусно", - говорят дети.

Летом отвели нам делянку дубового леса на дрова. Сговорились с соседом-пенсионером Иваном Александровичем Сивковым. Пошли заготавливать. Он взял топор. У нас нашлась с поломанными зубьями пила. Витя пошел с нами. Идти на Кульсягу, значит, через болото. Воды по пояс. Вымокли, пока добрались до делянки.

Пилили, пилили дуб. Зажало пилу. Никак не вытащим. Отдохнули, кое-как выколотили пилу, а дальше работать сил нет. Так и оставили дерево наполовину подрезанное. Дорогу домой стали искать обходную, чтоб не по воде. Вышло в три раза дольше, но по болоту опасно.

На другой день со свежими силами свалили дуб. Иван Александрович стал сучья отрубать, мы с Витей - таскать их в кучу, вершками к дороге. Ствол распилили на трехметровки. Покатили трехметровый отрезок к мосту, где можно подъехать на машине. Где катим втроем, где поставим "на попа", опрокинем, опять поставим. К штабелю вагой подважили.

Ходили мы в лес несколько дней. Заготовили дров шесть кубометров - по три на нас и соседа. Теперь поскорее вывезти, а то опередят другие.

В третьей школе расквартирована какая-то воинская часть. Пошла к командиру. Говорит: "У нас вся картошка в поле. Поможете выкопать - дам машину". Я собрала целую бригаду копальщиков: мы с Витей, Иван Александрович с женой, врач Мария Афанасьевна Шкуратова с сыном - ровесником Вити. Три дня рыли картошку для военных, а сами на небо посматривали, как бы дождь не полил, своя стоит некопаная.

Наконец, дали нам машину. Иван Афанасьевич сел в кузов, я - в кабину. Дорога плохая, вся в выбоинах. Шофер меня на чем свет ругает: "Разве можно по такой дороге "студебекер" гнать. Это ж не машина, а паровоз!" Я молчу, сама думаю: "Ты вот здесь в тылу, а мой муж и сын Сивковых под бомбами, под пулями, каждый час под смертью…"

Приехали. Можно было машину ближе к штабелю подогнать, но шофер не захотел. К счастью, двое мужчин со своей делянки возвращались. Помогли, чтоб и самим домой не пешком топать. Так мы с Иваном Александровичем вывезли дрова.

VII. "А мы просо сеяли…"
Свою школьную работу мне пришлось оставить. Занялась огородами. Когда мы только еще познакомились с мужем, он подумал обо мне: "Хорошая будет жена. Из крестьянской семьи - не растеряется в случае чего. Одна поднимет детей".

Огороды дали далеко за городом. (В стороне, где спустя много лет появился сахарный завод и поселок при нем). Ходила пешком. Землю копали вручную. Единственный транспорт - тачка-одноколеска. А единственную лопату отдала в начале войну горсовету: "Все для фронта". Выручили соседи Ильины. Дали свою запасную лопату.

Земли нам дали по пять соток. Я сразу начала копать и сажать верхушки картофеля с глазками, заготовленными с зимы. Не все женщины смогли освоить свою землю. Пустующую рядом взяла себе. Посадила кукурузу, фасоль, капусту, помидоры. А потом каждый день ходила с Витей поливать овощи.

Увидела, что в конце делянок есть еще кусок целины. А сил обработать его нет. Пошла в военкомат, попросила у военкома лошадь вспахать этот участок. Он не отказал. Заняла денег. Купила на рынке килограмм проса. Ссыпала его в бутылочки, и пошли мы с Витей сеять. Прихватили еще с собой сына врача - Петю Шкуратова с граблями. Показала, как боронить землю. Стали сеять. Я лопатой провожу вдоль поля борозду. Витя из бутылок сыплет реденько семена проса, а Петя заделывает. Вечером усталые, голодные, но удовлетворенные работой возвращаемся домой.

Урожай на целине уродился небывалый. Пошли жать, и Петя с нами. Я научила ребят делать вязки из снопов. Играют в войну, а я жну. Выжала все поле, стаскала в ряд снопы. Показала детям, как ставить суслоны. Получилось ровненько, красиво. Снопы аккуратненькие, будто смеются.

Теперь надо вывезти их домой. Поблизости - поле капусты той же воинской части, которая вывезла нам дрова. А тут солдаты увозили последнюю капусту. Я к ним: "погрузите снопы". Шоферу не хочется. Но два пожилых солдата, у которых дома остались хозяйничать такие же пацаны, уговорили шофера: "Это же минутное дело - давай поможем!" Моментально сбросили снопы на машину, а я до сих пор благодарна им.

VIII. Поиграли в прятки
Теперь мы ожили. Просо околотили вальком на доске, провеяли на ветру лопатой. Свозили на крупорушку на тачке. Стали подкапывать свежий картофель. Силы прибавилось. Всем приобрела тяпки. У всех за спиной котомочки. Обратно с огорода пустые не возвращаемся. Я несу вязанку хворосту, а дети кто початки кукурузы, кто стручки фасоли или картошку.

Наш огород рядом с огородом все того же Ивана Александровича Сивкова, нашего доброго соседа, который и с детьми моими малыми ночевал, когда я еще с одной дочкой в больнице лежала, и с которым дрова в лесу заготавливала. Всю жизнь вспоминаю его самого и жену его Евдокию Александровну с благодарностью.

Однажды пошли они на свой огород. Я попросила их взять с собой Витю и Олю. Ушли мои ребята фасоль собирать. Вечером приходят соседи и спрашивают: "А ребята дома?" "Нет!" А уже темно. Наш огород был у леса. А тогда в том лесу развелось много волков. И слышно было. что пошаливают. У меня волосы дыбом: зашли дети в лес, заблудились. Растерзали их волки…

Побежали в темноту (огород чуть не за десять километров). Бегу, бегу, сердце бьется. Темь, ничего не видно. Вот и окраина города кончилась. Бегу дальше. В поле осенняя тишина. Остановилась, слушаю. Где-то вдали будто разговаривает кто-то. Да это они, мои детки. Начала им кричать. Побежала в темноту навстречу. Живы, живы! А они - одному девять лет, другой шесть - медленно идут усталые, с полными котомками фасоли и мирно разговаривают.

Схватила их котомки, взвалила на себя. Спрашиваю: "Как это получилось?" "А мы обобрали всю фасоль, стали играть в кукурузе в прятки. Они нам кричали, а мы еще не наигрались. Спрятались и молчали. Они и ушли".

IX. Пироги и шишки
Картошки в тот год уродилось много. Пишем на фронт папе радостные письма. Папа отвечает: "Молодцы. И у нас дела идут хорошо. Скоро увидимся".

Огород наш был под горой. Транспорт - одноколесная тачка. Картошку убираем всей семьей - моя "тройка" и я. Накопаем два мешка, кое-как взвалим один на тачку, другой оставим в поле. Оля и Аза караулят его. Я вывожу тачку на дорогу вперед колесом - как шахтер. Дорога - глубокие колеи да бугры песка. Напрягаю все силы. Витя говорит: "Мама, отдохни". Дай я, ты вся красная".

Да, сердце - человеческое, работа - лошадиная. Поднялись на гору. Уж виден город. Сбросила с тачки мешок на землю. Витя сел на него. Устал шагать в гору по глубокому влажному песку. Я покатила тачку назад в подле к девочкам за вторым мешком. Так убираем по два мешка в день.

А вскоре случилось несчастье. Только вывезла первый мешок на дорогу, везет грузовая машина с военторговского поля женщин. Я не успела сдвинуть тачку с дороги с мешком. Отскочила и услышала хруст. Словно не тачка хрустнула, а мои ноги. Бросилась к детям - рада, что они целы. Женщин заколотили по кабине каблуками: "Остановись, подлец, что ты наделал! Куда теперь она со своими цыплятами?" Заставили водителя забрать оба мешка с картошкой, нас четверых и сломанную тачку. Довез до дома.

В этот год картошки нам хватило. И на семена осталась. Я приспособилась печь из картошки пирожки, начиненные квашеной капустой с луком. Сначала дети ели охотно, потом стали просить: "Хоть немножечко бы хлебца". Испекла я в духовке пироги, да не такие, какие все пекут. Смазала листы постным маслом. Провернула картошку через мясорубку прямо на листы. Положила начинку, как раньше. Перевернула на доску. Получился красивый, как вермишельная запеканка, поджаренный ароматный большой пирог. Разрезала его на кусочки, уложила на глубокий лист. Накрыла чистой тряпкой и понесла на базар.

А там полно женщин - кто с пирогами, кто с пареной свеклой, кто еще с чем. Стала с краю, стою. До чего же мне стыдно! Меня многие знают, я в первые военные годы работала учительницей. Так и не смогла одолеть свой стыд - ушла из толпы в безлюдное место, поставила в уголок на прилавок свой лист с пирогами, приоткрыла тряпочку. Бежит мимо солдат, дернул носом: "Пироги?" - "Пироги". "Почем?" - "Шесть рублей". - "Дай парочку!" Бежит другой, спрашивает у солдата: "Вкусно?" - "Угу!" Смотрю, еще бегут, едят и хвалят мои пироги. Оказывается, военный эшелон пришел на станцию. В момент расхватали мою стряпню. В руках куча денег. Побежала в хлебный ряд. Купила всем по два кусочка хлеба на 80 рублей - по 10 рублей каждый кусочек с детскую ладошку.

С тех пор мы с Витей каждое воскресенье на базаре с пирогами. Я продаю, он деньги принимает. Домой приносим гостинцы - каждому хлебный кусочек.

Меж тем в нашем молодом саду стала поспевать малина. Только ее было мало. Набрала два стакана, дала детям по две ягодки, а остальное понесли на базар - ведь пять рублей стакан. Поставили дети свои стаканы на прилавок. Как коршун налетела спекулянтка. Высыпала малину в свою посуду, говорит: "Идите отсюда, вы за место не платили. Милиционера сейчас позову".
Пришли мои глупышки домой не с деньгами, а с горькими слезами.

X. С Победой, женщины!
Шла война, а дети и саженцы подрастали. Первой порадовала грушка "Оля" дальневосточного селекционера Лукашова. В 44-м году дала несколько цветочков. Дети каждый день бегали, заглядывали на них, не поспели ли груши. Наконец, нашли одну желтенькую, прибежали радостные. Разрезали на четыре части: "На, мама, попробуй!" Следом на бельфлер-китайке два яблока зреют - большие, румяные. Но на них мои ребята только полюбовались. На другое утро пришли - нет наших яблочек.

Пошла в школу старшая из дочек - Оля. Теперь уже для двоих учеников отварила я дубовую кору на чернила. Нашила из старых журналов тетрадок. Вечером Витя и Оля делают уроки на фитильке.

Оле школа выделила новое платье размером на взрослую женщину. Я распорола его. Соседка Чуфистова Полина Степановна выкроила из лоскутов два платья - Оле и Азе. И я сшила сразу две обновки - на радость обоим дочкам. А тут радость и Вите: дали ему по военторговскому ордеру пальто, перешитое из старой шинели. Это ничего, что девчачий фасон, главное - пальто.

Папа сообщил, что он старший лейтенант и посылает нам с войны продовольственный аттестат. Женсовет дал мне лоскутья от парашюта. Материал крепкий. Опять детям обновки. Сшила им стеганые валеночки из старых брюк, приспособила галоши…

Жить стало лучше. Осенью купили с эвакуированным врачом Шкуратовой Марией Афанасьевной овечку. Мясо разделили, а овчину она отдала мне. Я опалила ее, отмыла, разрезала на кусочки, а зимой варила из них суп.

Папа с фронта пишет нам каждую неделю. Он уже капитан. Их гвардейская дивизия воевала на Курской дуге, потом в Прибалтике.

Но вот нет от него письма. Нет и нет. Сердце волнуется. И вдруг письмо из Кунгура, из госпиталя. И радость, и горе. И надежда: может, и война кончится, пока папа лежит в госпитале… Через несколько месяцев неожиданно явился домой: "Еду в свою часть. В дороге сэкономил день, на этот денек и заскочил домой".

Утром на следующий день пошли за 8-10 километров в Овсяновку к леснику. Муж показал ему свои документы. В лесном массиве прореживали посадки. Лесник отвел нам участок, какие деревья можно срубить. До темна старались. Сложили в штабель, очистили участок от сучьев. Планируем: утром муж уедет, а я схожу к военкому, попрошу лошадь, вывезу. Приехала, а от дров след простыл. Я еще с вечера заметила, что какой-то мужчина вертелся около лесника. И лошадь стояла неподалеку в упряжи. Я подумала, как бы не украл наши дрова. Но лесник заверил: "Никуда не денутся". О, подлость, подлость!..

Муж остался жив чудом. Семьдесят осколков вынули из него во время операции. Уж дома, после войны, вдруг вскочит на теле прыщ. Выдавит, а там осколок с булавочную головку. А один осколок остался в нем на всю жизнь. Так и ходил, волоча ногу. Его брат Лаптев Михаил Андреевич (моложе Федора Андреевича) замучен власовцами. Племянник Лаптев Андрей Иванович погиб под Сталинградом. Мой брат Рыбьяков Афанасий Иванович, пулеметчик, пропал без вести. Второй брат, Рыбьяков Иван Иванович, лишился правой руки под Ленинградом.

***

За войну мы, женщины, крепко устали. Но мы крепко верили в Победу.
На всю жизнь запечатлелась картина ликующего народа 9 мая 1945 года на площади Кирсанова около райкома партии. Такой минуты всенародного счастья никогда не забыть. Она в биографии всех кирсановцев, в биографии каждого человека, пережившего войну. В голове складываются строки:
"За войну мы так устали. Мы так день желанный ждали. Так мы верили в него. Нам нельзя быть без него. И настал он, день Победы. Сразу меньше стали беды. Народ на площадь весь валит, как река в затор шумит. Лечу, на крыльях будто я. Ликует небо и земля. Целует женщина меня: "Ой, подру-жень-ка!.. Победа! Придут касатики домой". С трибуны слышится: "С Победой! С Победой, женщины! С Победой вас, народ-герой!"
Воспоминания записаны 23 декабря 1981 г.

("Наш Кирсанов", 10, 20, 24, 27, 29 декабря 2004 г., 17, 19, 21, 24, 26 января 2005 г.)

Наверх