Верный Долгу и Родине
(Воспоминания об отце)
Благодарные революции
Михаил Игнатьев родился в селе Царевка, Уметского района, в 1917 году, в бедной крестьянской семье. Отец Семен Антонович имел четыре класса церковно-приходской школы. Был трудолюбив: славился ручным изготовлением валенок. Мать, Анастасия Максимовна, была безграмотна. Оставшись с восьмилетнего возраста круглой сиротой, она влачила рабский образ жизни в чужой семье, нянчая детей, выполняя черные работы. И была благодарна Великой Октябрьской социалистической революции, защитившей ее от эксплуатации, унижения и побоев.
Родители Михаила приложили все силы, чтобы детям дать образование, чтобы они стали полноправными людьми. Детей в семье было трое: он и две дочери. Все они впоследствии стали учителями.
Детство Михаила было нелегким: с малых лет его приучили к хозяйству: родители целыми днями работали в колхозе. В пятилетнем возрасте зимой от отца он научился читать, с тех пор и потянулся к знаниям.
Учился Михаил легко, много читал, любил поэзию, музыку. Уже учеником шестого-седьмого классов обнаружил черты своей будущей профессии - проводил при школе занятия со взрослыми по ликвидации безграмотности. Директор школы двоим из его группы в восемь человек выдал похвальные грамоты. Одну из них получила Игнатьева Анастасия Максимовна, мать Михаила.
После окончания Царевской семилетней школы, в 1934 году, Михаил поступил в Кирсановский педтехникум, переименованный затем в педагогическое училище. В 1937 году окончил его и получил направление на работу учителем младших классов под Инжавино, в село Чернавку. А через несколько месяцев ему представилась возможность перевестись ближе к родному селу, в совхоз "Ветеринарный".
Добрая память земляков
В Царевке немало ровесников помнят Михаила как интересного, общительного парня. Но, пожалуй, больше помнят Михаила Семеновича в совхозе "Ветеринарный" ученики того времени, часть которых пожизненно осталась с начальным образованием, полученным от М. С. Игнатьева. Других школ в совхозе не было.
Он познакомился с приехавшими сюда работать немцами Поволжья. Общаясь с ними, обучая их русскому, одновременно сам овладел разговорным немецким языком. Большую помощь в этом оказал ему водовоз Христиан Браузман, оставшийся в совхозе жить и до конца своих дней.
Жители совхоза 1937-1940 годов тепло отзываются о Михаиле Семеновиче Игнатьеве. Все, кто знал, вспоминают о нем как о всесторонне развитом, деятельном, неутомимом человеке, пользовавшемся всеобщим уважением. Он делал все легко, интересно, весело. Читал лекции, проводил организованные им при школе занятия ликбеза, участвовал в художественной самодеятельности - имел хороший голос, играл на различных музыкальных инструментах. Он любил спорт: отлично плавал, ходил на лыжах и учил этому детей. Имел значки ГТО, "Ворошиловский стрелок".
Жители совхоза "Ветеринарный" избрали Михаила Семеновича Игнатьева членом ревизионной комиссии как грамотного, честного и принципиального человека.
Финская
В декабре 1939 года, когда мне не было и двух лет, отец ушел на войну с финнами. То, что он впоследствии рассказал моему деду, а дед неоднократно пересказывал другим, я запомнил до малейших подробностей.
Михаил, вступив в ряды Красной Армии, был направлен на Северо-Западный фронт Ленинградского военного округа. Из газет узнавали, что финская армия была хорошо вооружена и организована, обучена боевым действиям зимой в лесисто-болотистой местности. На Карельском перешейке финны возвели мощную полосу укрепления. Их армия оказалась устойчивой в обороне и одновременно маневренной.
Красноармейцы самоотверженно воевали в сложных зимних условиях. Но, со слов моего отца, не были обучены ведению ближнего боя в лесисто-болотистой местности, плохо подготовлены к условиям бездорожья. Боевая обстановка противника была почти не изучена. Неподготовленность и плохо изученный противник играли катастрофическую роль: бои шли с большими потерями. Приходилось ходить в разведку во время боя или вести разведку боем. Об участии в одной из разведок отец рассказывал…
В разведке
- В тринадцатиградусный мороз, когда снег курился дымкой, меня с товарищем послали определить пригодность местности для продвижения войск и боевой техники, уточнить линию фронта противника.
В экипировку разведчика входили лыжи, белый плащ, компас, бинокль, планшет, автомат. На голову надевали шерстяной вязаный шлем с отверстиями для глаз и губ, для рук были лишь матерчатые трехпалые рукавицы.
Вышли на рассвете. Километров пять пробирались по лесу, ориентируясь только по компасу. Вдруг перед нами открылась ровная, безлесая местность, по всей вероятности, луга. Это заставило нас остановиться. Подняли бинокли, осмотрелись. Ничто не говорило о присутствии людей. В километре от нас стояли заснеженные, но различимые копны сена. Стали решать: идти ли дальше?
- Надо, - сказал товарищ.
Прошли метров пятьдесят. Мною овладело беспокойство.
- Скажи-ка, Иван, - спросил я, - тебе приходилось косить сено?
- Нет, я городской житель, - ответил он. - К чему такой вопрос?
- А к тому, что ты не знаешь, на каком расстоянии может стоять копна от копны. Смотри-ка, сколько их… Приходилось косить траву по пояс, а такого урожая не видал. Кругом леса да болота. Откуда столько сена? Гляди в оба!.. Предлагаю вернуться в лес и понаблюдать.
Только повернули обратно - завизжали пули. Мы рухнули в снег. Раскатистая пулеметная очередь грохотом заполнила и затрясла окрестный воздух. Снег с деревьев посыпался вниз, а с земли поднялся вверх. Очередь была длинной. Морозный воздух вокруг нас наполнился снежной пылью. Только когда пулемет замолчал, я почувствовал жжение в левой руке и отвратительное набухание рукава кровью. Еле повернув голову, спросил:
- Жив, Иван?
Ответа не услышал. Не поднимаясь из снега, ремнем от бинокля перетянул руку поверх одежды, прижал одежду к ране. Затем сквозь снег пробился к товарищу. Он первым принял пулеметную очередь… Раненую руку пришлось положить под шинель товарища. Через полчаса его тело уже не грело.
Стало страшно. Ноги и руки отмерзали, подходила смерть. В мыслях промелькнула вся жизнь… Воспитанный в семье православных христиан, я вспомнил Бога…
Ночью можно было бы уползти в лес. Часы на руке товарища показывали полдень. Сумерки на широте Выборга наступали рано. Но пролежать в тридцатиградусный мороз еще три часа было немыслимо. Мною овладело отчаяние - я решился ползти. Только отполз метров пять, снова визгнули пули, снова поляна наполнилась пулеметным грохотом, снег вздыбился вокруг меня. Насмерть замерзая, я чувствовал страшную боль в руках, ногах, во всем теле. Вопреки рассказам о замерзающих, спать не хотелось - меня трясло, потом провалился в темноту…
Как стало известно потом, командир нашего подразделения, услышав пулеметную очередь, послал по нашим следам троих разведчиков. Уже в опустившихся сумерках они нашли наши тела и на лыжах приволокли в санчасть.
Когда память ко мне вернулась, подступила острая боль. Говорить не мог, хотя смутно понимал, что около меня хлопотали свои, о чем-то спрашивали. После какого-то укола я пришел в себя, узнал своего командира. Обрывками фраз начал докладывать о результатах разведки. А он разглядывал мой планшет, на котором каракулями озябших рук была нанесена местность с "копнами" противника.
Я благодарил Бога, что остался жив, благодарил товарищей, которые спасли мне жизнь. И, к моему удивлению, командир за сведения, которые получил от меня, обещал представить нас к награде: Ивана - посмертно.
В конце января 1940 года войска Северо-Западного фронта во главе с командармом С. К. Тимошенко прорвали линию обороны и взяли город Выборг.
Михаил был перевезен в госпиталь под Ленинградом. Рана на руке, по его сообщениям, зажила, но обморожение пришлось лечить еще долго.
Ожидание было тревожным. К концу марта он вернулся. И принялся учительствовать. В июне сорокового Михаилу пришла "за проявленное мужество в борьбе с белофиннами" медаль "За отвагу", - закончил рассказ мой дед, Семен Антонович Игнатьев.
Учитель немецкого
После финской войны, в сороковом году, отец поступил на очные курсы немецкого языка при Тамбовском пединституте. Здесь товарищем ему стал студент немец Андрей Супес. По завершении учебы получил диплом на право преподавания этого языка и направление в семилетнюю школу села Хмелинка Кирсановского района. С уважением к отцу относились учителя, местные жители, школьники.
- Его любили все, от детей до стариков, - вспоминает моя мать Анна Васильевна Игнатьева. - Он умело сочетал уроки военного дела с немецким языком.
Директор школы Л. А. Зотова, уходя в декретный отпуск, передала М. С. Игнатьеву свою должность. А члены хмелинского колхоза "Красный Октябрь" избрали его председателем ревизионной комиссии. При всем этом, по воспоминаниям родных, был отличным семьянином, любил четырехлетнего сына, которого звал Львенком.
Прохладным пасмурным летом сорок второго года Кирсановский райвоенкомат призвал отца на Великую Отечественную войну. Провожали его всем селом, с цветами и слезами, угощали блинцами, пирожками, поили молоком, что-то завертывали на дорогу. Все желали ему возвратиться, всем он был дорог.
Без отца
Мне шел пятый год, когда отец ушел на войну. Мать осталась работать в Хмелинке. А я жил с родителями отца, бабушкой и дедушкой. И бабушка говорила:
- Остались старый да малый, да я, хилая…
У дедушки в свое время антоновцами была иссечена спина (так как они агитировали его в свои ряды). Бабушка имела инвалидность второй группы по сердцу.
Жизнь стала мрачной, холодной, скудной.
Помню, как, расставаясь, отец, высокий и сильный, взял меня на руки и поднял под потолок. (Он был среднего роста). Запомнились сияющие любовью его голубые глаза, крепкие, сильные и нежные руки, словно мои собственные крылья, кружившие меня в воздухе. С этого момента и началось в моей памяти осознанное восприятие окружающей действительности.
Последующие четыре года слились в один зловещий сумрак. Кроме страха, что придет фашист, убьет кормильца-дедушку, моя детская память почти ничего не сохранила.
С юго-западной стороны от села Царевка, где мы жили, доносились глухие раскаты грома. Ночами по небу блуждали лучи прожекторов, трассирующие снаряды с самолетов оставляли пунктирные полосы. По “бычьему" реву мы отличали немецкие самолеты от своих. Мне говорили, что там, в огненном громе, и мой отец.
Письма с фронта
Писем от отца было мало. Их читали, по праздникам перечитывали и бережно хранили в бельевом сундуке. В одном из первых писем отец сообщил, что он - артиллерист-пулеметчик, получил звание сержанта и направлен в действующий гвардейский полк.
С фронта письма приходили очень редко. Это были торопливые треугольники из одного листика, написанные карандашом, и почтовые открытки на плотной желтой бумаге. Писал отец предельно кратко, выстраданными в боях фразами. Никогда чувство юмора, иногда горького, не покидало его и на передовой. "Для поднятия воинского духа и боеспособности, - писал он, - ночуем на свежем воздухе, дышим ароматом зимних лесов и полей. Пишу на рассвете, после физзарядки на бодрящем морозце. Ночью же приказано не баловаться кострами, а крепко спать". Он прекрасно владел русской словесностью. Иногда прятал между строк иной подтекст. И родители понимали, что хотел сказать сын. Порой писал то, что хотел выразить, открыто, но на немецком языке. И, к нашему удивлению, военная цензура пропускала недозволенное: "Фашистский бомбардировщик по дыму обнаружил нашу походную кухню и разбомбил ее… Пришлось временно стать поваром. Варю кашу на постном масле по два раза в день".
В последних письмах чувствовалась горечь: "Между боями выполняю обязанности переводчика с немецкого; приходится видеть, как после допросов расстреливают немецких солдат. Даже на войне это неоправданная мера: на смерть есть бой".
"Из-за частых ближних боев по замыканию Сталинградского окружения немцев Михаил не расстается с пулеметом", - сообщил нам его фронтовой товарищ. Он же написал об отце во фронтовую газету. Она и принесла нам последнюю весть о живом отце с огненного рубежа в январе сорок третьего года. Но это было уже после его гибели, о которой мы пока не знали. И более года считали его без вести пропавшим. Лишь летом сорок четвертого на отца пришла похоронка. Однако через горечь извещения он жил в наших надеждах до конца войны.
Пулеметчик
(По запомнившемуся тексту фронтовой газеты)
Шел декабрь 1942 года. В боях под Сталинградом 124-й гвардейский стрелковый полк за сутки отбил три вражеские атаки. Бойцы готовились к отражению очередной... Было приказано: подпустить ближе.
В четвертый раз враг шел короткими рывками, рассредоточенными звеньями в шахматном порядке.
Сигнал к бою - красная ракета. Пулеметчик Михаил Игнатьев прицельным огнем прижал немцев к земле. Но небольшими группами они срывались с мест и, пробежав 10-15 метров, снова залегали. И вдруг с расстояния пятидесяти метров немцы, открыв огонь, ринулись вперед. Пулемет Игнатьева грохотом заглушил треск немецких автоматов. Но в самый напряженный момент он неожиданно смолк. Неисправность! Опытный пулеметчик определил: перекос ленты. Не задумываясь, открыл затвор, протянул ленту… На это ему потребовалось секунд пять.
Враг этим воспользовался и оказался в двадцати метрах от пулемета. Полетели гранаты: наши и немецкие. Они оставляли на жизнь три секунды. "Единственное, о чем я подумал, - рассказывал потом Игнатьев, - успеть бы дать очередь до взрыва". И успел. Почти в упор расстрелял летевшую на него группу фашистов. Живые и мертвые, они пали ниц. Оглушенный взрывами, раненый пулеметчик продолжал яростно строчить. К счастью, осколки гранат серьезных ранений ему не нанесли. Наступление было остановлено. В секторе пулеметного огня старшего сержанта Игнатьева осталось шестнадцать вражеских трупов.
В числе имен на обелиске
В феврале 1971 года уметская районная газета опубликовала статью участника Великой Отечественной войны пенсионера-следопыта из-под Ростова Я. Е. Скидана "Дорогие имена". В ней рассказывалось о суровых боях осенью и зимой 1942 года под Ростовом, в которых участвовал наш земляк Михаил Семенович Игнатьев.
"В жестоких затяжных боях… было замкнуто кольцо Сталинградского окружения. 15 ноября немецко-итальянские войска…стали отходить на юг. Они прорвали кольцо наших войск и заняли село Арбузовка. В ночь с 21 на 22 декабря наши части, воспользовавшись снежным бураном, ворвались в село и в ожесточенной схватке выбили немцев из него.
25 декабря 124-й гвардейский стрелковый полк был направлен в сторону станции Шептуховка… После 40-километрового броска солдаты дошли до хутора Ходаков Чертковского района. Командование решило остаток ночи дать людям отдохнуть. Выставили заслон и разместили бойцов в домах по всему хутору.
Одним из часовых был старший сержант М. С. Игнатьев.
В 4 часа утра на хутор внезапно нагрянули немцы. Это были части, спешившие на выручку находившимся в "котле": восемь танков и рота автоматчиков.
В этом неравном бою пал смертью храбрых и Михаил Семенович Игнатьев. В результате длительных поисков установлены имена 35 павших воинов. Среди них уметец М. С. Игнатьев. Погибших воинов местные жители похоронили потом в братской могиле. Сейчас здесь высится обелиск. За могилой воинов ухаживают жители и учащиеся начальной школы хутора Ходаков".
Горький праздник
День Победы отложился в моей памяти вспышкой света во мраке. Но пробудил горькое осознание, что отец с войны не придет. Бабушка в День Победы рыдала особенно горько: и она потеряла надежду, что похоронка была ошибочной. Дедушка ушел, чтобы не смотреть на нас и чтобы мы не видели его слез.
В 1975 году фронтовому соратнику моего отца Я. Е. Скидану я послал поздравление с Днем Победы. В ответ получил почтовую открытку, на которой в обрамлении черных уголков крупным почерком было выведено: "Яков Ермолаевич Скидан скончался от ранений, полученных в Великой Отечественной войне".
Отцовская поддержка
Момент расставания с отцом многократно повторялся в моих детских снах. Не покидали они меня и тогда, когда я стал взрослым. Я летал. Будто птица, парил в воздухе, опираясь на сильные руки отца. Я верил в эту силу, и она помогла мне.
За отца, погибшего в Великой Отечественной войне смертью храбрых, мне платили пособие 365 рублей в старом исчислении. Окончив десятилетку я поступил в Тамбовское ПТУ № 1 и был зачислен на полное гособеспечение. По вечерам учился в Тамбовском аэроклубе. Весной 1957 года стал летать на учебно-спортивном самолете ЯК-18. Затем с отличной аттестацией был рекомендован в Балашовское высшее авиационное училище. Там был большой конкурс. Я недобрал двух баллов. Но как сын воина, отдавшего жизнь за Родину, был принят. Это я считал отцовской поддержкой, отавленной мне ценою жизни. Я очень дорожил этим. Отлично закончил военное авиационное училище и стал летчиком дальней авиации.