Егорыч
За шестьдесят лет, прожитых на лесном кордоне у реки Вороны, Егорыч, будучи страстным рыболовом-любителем, даже мысли не имел приобрести сети. Не любил он всех, кто пользовался ими. И на это у него были свои причины... Зато сплести из тонких прутиков бубен да поставить его на налимьей "тропе" считал делом полезным и увлекательным. А когда речь заходила о том, что бубен - снасть запрещенная, он сокрушенно качал головой, приговаривая полюбившиеся ему стихи: "Ленин встал, развел руками: что же делать с дураками?" И с гордостью за свое изделие показывал бубны.
- Да ты посмотри, ну кто еще сделает такой?! Ведь это же произведение искусства! Сколько труда в него вложено! Рыбу он не душит, мелочь не губит. А поймать на пропитание семьи - святое дело. Вот, дурачок, влез, - показал он налима, - на четыре килограмма! И забава, и ушица. А кому от этого вред?
Прав он был, Царствие ему небесное!
- Плыву, бывало, в лодке, - рассказывал он, - тяну за собой "дорожку" с блесной, а на самом уловистом месте - зацеп. Смотрю, моя блесна в сети... А в другой раз засеченная щука на моей леске да в сеть попала. Я ее выпутываю, а из кустов... грозят утопить, дескать, их рыбу ворую. А не они - мою! Грязные это люди, - называл он браконьеров.
- Вот, к примеру, живет у меня бобренок - Бобриком зову, чуть не погиб из-за них. На его счастье я появился. Вижу, барахтается. Подплыл, а он в сети запутался, из сил выбился - тонет. Взял его за задние лапы, приподнял да хватил по сети ножом. Потряс вниз головой и - в лодку. А тут - они... Ругани-то было!!! Думал, сдохнет бобренок, еле очухался. А наутро тяпнул меня, - усмехнулся Егорыч и показал укушенный палец. - Вот и держу Бобрика в клетке. Вернее, берегу от кошки. Раньше тут у меня ондатры жили.
Бобрик выглядел очень милым зверьком. Мех его был еще сероватым, но уже лоснился. В клетке он стал привыкать и ночью съедал рыбку. Однако прикоснуться к нему не давал - ощетинивался, показывал зубы.
- А что же ты хочешь, - вступился за него Егорыч, - дикий зверек...
Случилось так, что не наведывался я на кордон месяца два. А когда приехал, узнал, что у Егорыча умерла жена. С чувством соболезнования зашел я к нему и долго слушал о его горе, одиночестве, болезни и отсутствии лекарств для участника Великой Отечественной войны. И только к концу разговора спросил о Бобрике.
- Бобрик жил у меня до похорон жены, совсем привык - из рук рыбку брал, морковку полюбил, яблоки... Да, чувствую, невесел он. Выпустил его однажды в огород погулять - собаки чуть не разорвали. Опять посадил в клетку. После поминок затосковал я. Ни дела, ни места себе найти не мог. Смотрю на Бобрика и думаю: "А ведь он тоже мучается. Чего тоску разводить?" Взял клетку и пошел с ним вниз по реке, туда, где нашел его. Да там и выпустил. Он тут же бултыхнулся в воду и поплыл на другой берег. Знать, не забыл свой дом. Веришь ли, и мне после того на душе легче стало.